Дом на миндальной улице

«Извини, что заставил ждать так долго, – весело промурлыкал он, усаживаясь напротив. – Тебе, должно быть, ужасно скучно здесь одной. Если пожелаешь, я проведу к тебе Фелисию или кого-нибудь еще, – при дневном свете его глаза еще больше походили на море – на самый бирюзовый прозрачный край волны, где в близости дна дрожат и мерцают солнечные лучики. – В конце концов здесь есть книги, я совсем забыл показать тебе библиотеку. Хотя пыльные фолианты вряд ли могут заменить юной девушке дружественную компанию и веселую болтовню». «Книги не худшие друзья, – немедленно подхватила я и сделала жест рукой. – В конце концов и вещи – хорошая компания. Жаль лишь, что не умеют говорить». Аэринея улыбнулся себе под нос, размачивая в чашке маковую сушку. Вообще, я уже отметила для себя эту его наигранную внимательность к мелочам, которыми он занимался. Будь то чашка, плетеная кисть или подушка, порой он так разглядывал или переворачивал вещь, будто видит ее впервые и она приковывает к себе все его внимание. Это был его тактический ход – сделать вид, что занят, чтобы рассеять внимание собеседника, а потом вдруг, в самую неожиданную минуту огорошить его пристальным взглядом, вмиг выхватывающим все самые сокровенные мысли и приводящим едва ли не в смятение и полное замешательство. До того, как я научилась отвечать ему тем же маневром, он часто заставал меня врасплох. Так было и в этот раз. «Пожалуй, ты права, – отвечал он, занимаясь сушкой так, будто важнее не было занятия во всем мире. – Вещи порой проживают более причудливые судьбы, нежели люди». Пользуясь тем, что он смотрел в чашку, я рассматривала его самого. Точеное аристократическое лицо, чуть потемневшие выступающие скулы, густые брови, длинные ресницы – странное, но притягательное сочетание неоспоримой мужественности с едва проглядывающей женственностью. Длинные девчачьи локоны, рыжевшие на солнце, мягкие и волнистые, словно нарочно скрадывавшие исходящую от всей его фигуры резкость и силу. Шея мужеская, с крутым изломом кадыка, изящным поворотом обозначившая жилу, уходящую под ключицу, мягко розовевшую в приотворенном вороте, и дальше, насколько позволял отогнувшийся край одежды, виделось в отраженном свете белой ткани матовое плечо. Я невольно засмотрелась, тем более что давно подметила за собой, насколько волнует меня именно этот участок мужского тела, и поздно спохватилась, почувствовав на себе его ироничный, внимательный, тревожащий взгляд. Я поспешно отвела глаза, но все равно ощутила, как лицо заливает пожаром. «Может быть потому, – заставила я себя говорить как можно более ровно, – что вещи имеют историю, дом и становится таким уютным. Мне еще не приходилось бывать в таких местах, которые бы с первого взгляда производили такое уютное впечатление. Здесь невольно хочется остаться». Аэринея непринужденно махнул рукой и размякшая сушка, качнувшись, едва не шмякнулась на пол: «Так оставайся, никто не запретит тебе этого. Нам придется вскоре уехать, чтобы не раздражать определенных лиц, но позже можно вернуться, если захочешь. Если тебе нравится дом, я отдаю его в твое полное распоряжение». «Ты слишком щедр со мной, – теперь я попыталась смутить его взглядом, но он не отводил глаз, а напротив, смотрел на меня как хищник, оценивающий все движения жертвы. – Я не заслуживаю таких даров. Этот дом слишком хорош, чтобы так беспечно отдавать его. Мне кажется, он обошелся тебе в круглую сумму». Он занялся следующей сушкой: «Я не заплатил за него и гроша. Удивлена? – зеленый выпад в мою сторону. – А ведь и в самом деле в каком-то плане этот дом более, чем бесценен». «И что же в нем такого сверх-особенного?» – заинтересовалась я. «Если я скажу, – пожал он плечами, – очарование тайны развеется…» «Напротив, – отвечала я. – То, что можно узнать, имеет большую цену».