Дом на Северной

На женихе был черный костюм, но не новый. Это сразу определила Катя, с завистью поглядывая на него, сравнивала с Юрой. А на Лыковой новое белое платье, белая кружевная фата. И родители Нинки тоже были на зависть молодые, во всем новом. И квартира у Лыковых была в новом четырехэтажном доме, самом высоком в Котелине, и недавно купленная радиола, и приемник стоял дорогой и тоже новый, и огромный сервант с посудой свидетельствовали о зажиточности. И приглашенные были очень интересные люди, вежливые, сдержанные, — это тоже нравилось Кате. Старик Деряблов, приглашенный Нинкой в самую последнюю очередь, и то, назло Моргунчуку, сразу крепко выпил, и его немного развезло; он, чувствуя от выпитого вина и сытой пищи смелость, взялся произнести тост.

— Ниночка! В торжественный час твоей жизни, а также твоих родных родителей, которых сразу полюбил и зауважал, я тебе хочу пожелать… Всяко у нас было на работе! Чё говорить. Кто старое вспомянет, тому глаз, съешь его собака, вон! Мы люди, Ниночка Лыкова, а теперь, а теперь уж в народе говорят, свою фамилию продала на Шушарина. И мужа твоего я люблю. Он вон какой шофер! А шофер, съешь его собака, проживет, рублик всякий в кармане окажется. Богатырь он. Дай бог вам, деточки, не того, не того, что у меня… Моего Степу убили-и фашисты тридцатого… тридцатого… фашисты-и… — Старик заплакал и сел.

Всем на какое-то время стало неловко.

— При чем тут его Степа? — спросила тихо Соловьева. — Нинка свадьбу гуляет, а он про своего Степу. Надоел он со своим Степой.

— Ну, убили же его, — ответила Катя, готовая разреветься.

— А Степа его, говорю, при чем? Иди домой и плачь, неча тут вставляться со слезами, беду скликать.

— Ой, Нюрка, не заказывай! С кем ему поделиться? А как нету никого? Не с кем ему. Что ж, в себе носить? Так всю жизнь не вытерпишь… — Катя вспомнила, как успокаивал ее старик. Кто из отцов не мечтает погулять на свадьбе своего сына? Разве не мечтает об этом каждый отец?

После этого свадьба покатилась по намеченному кругу. Катя тревожно поглядывала на Деряблова, Соловьеву и чего-то ожидала, и уж свадьба была ей в тягость, и жених не казался таким красивым и могучим; ей захотелось поскорее выбраться из духоты новой, дорого обставленной квартиры на улицу да подышать свежим воздухом. Один из мужчин включил приемник; комментатор чистым, спокойным голосом сообщал о расправе в Африке реакции над борцами за свободу и независимость, о злодеяниях мафии в Италии… Потом пошли сообщения о расследовании преступлений нацистов, о международной промышленной выставке, о невиданном урожае хлопка-сырца в Узбекистане… и об урагане на Курилах. Катя внимательно слушала сообщения, сквозь гул голосов прислушивалась к передаваемому.

Жених и невеста встали. Стало видно — жених действительно высок, широк в плечах, по длинным рукам можно было заключить о его силе. Гости кричали «горько», а молодые желанным, длительным поцелуем угождали гостям. Какое-то время и Катя кричала «горько», потом почувствовала тошноту от спертого воздуха, вина, сытной и обильной пищи, от которой ломились столы, и, боясь быть замеченной, крадучись выбралась из-за столов, с трудом разыскала в горе сброшенных в прихожей свое пальто, вышла на улицу. Даже на улице было слышно, как гуляла свадьба, как шумела… Как только Катя отдышалась, сразу же ей подумалось, что напрасно ушла, можно было посидеть, поглядеть на Нинку, от которой, казалось, так и исходило безудержное счастье. Сейчас, пожалуй, сдвинули столы, пустились плясать, а уж Нинка, Нинка такая мастерица плясок!.. Недаром на старой работе без всякой музыки показывала какие-то мудреные, африканские пляски, танцы, извиваясь всем своим гибким телом так, что у подруг дух захватывало. Катя сняла вязаный платок с головы — стало жарко — и направилась по улице в свою сторону. Тень ее, скосясь в сторону, плыла впереди. Луна светила вовсю, обещая морозные дни, но воздух, насытившись снегом, отяжелел, и в его недвижности, морозкости Катя открытым ртом улавливала волглые весенние струйки.

Катя не спешила домой. В ее сознание осторожно, сторонкой, пробивалась мысль о ребенке, постепенно и неумолимо затмевая все остальное. Она представляла, как будет нянчить его, учить, рассказывать о бабушке, дедушке. Она так размечталась, что уж почти наяву чувствовала его у себя на руках. Шаги скрипели по снегу, и этот чистый скрип завораживал ее, поддерживал в ней мысли о ребенке, будя какие-то неясные, но приятные в своей усладе чувства.

Возле домов, сараев и заборов, возле каждого сугроба, даже обыкновенной былинки, чудом не занесенной снегом, лежали четкие, чистые тени, наводившие на ночную жизнь загадочность, таинственность; Кате казалось, что в мире теней шла своя, недоступная пониманию ее жизнь, и то, что она не понимала ту, чужую жизнь, лишний раз убеждало ее в призрачности своей, в существовании загадочного, таинственного.