Дом о Семи Шпилях

Скоро, однако, она отложила в сторону благоухающее кушаньями сочинение и спросила Фиби, не снесла ли вчера яйца старая Спекли, как она называла одну из куриц. Фиби побежала посмотреть, но воротилась без ожидаемого сокровища. В эту минуту послышался свисток рыбака, возвещая приближение его к дому. Гефсиба позвала его, энергично постучав в окно лавочки, и купила у него рыбу, которую он называл отличнейшею макрелью, жирною, лучшей из тех, что случалось ему ловить так рано. Поручив Фиби поджарить кофе, который она называла чистейшим моккским и таким старым, что каждое мелкое зернышко его стоит продавать на вес золота, старая дева положила столько дров в древний очаг, что из трубы тотчас начал вылетать густой дым. Деревенская девушка, помогая ей, чем могла, предложила испечь по особенному легкому способу, перенятому ею от матери, индейский пирожок, который, по ее словам, если хорошо его приготовить, должен был быть так вкусен и нежен, как никакой другой сорт из подающихся на завтрак. Гефсиба с радостью на это согласилась, и в кухне скоро разлился приятный запах снадобий для индейского пирожка. Нам кажется, что в дыму, вырывавшемся из худо устроенной печки, как в своей естественной стихии, тени усопших кухарок непременно должны были смотреть с удивлением на это кушанье или заглядывать в печку с пренебрежением к простоте предложенного Фиби пирожка, напрасно стараясь протянуть к нему свои воздушные руки. По крайней мере, голодные мыши явно вылезали из своих норок и, присев на задние лапки, нюхали дымный воздух, благоразумно выжидая благоприятного случая поживиться.

Гефсиба не обладала природной способностью к стряпанью, чем, сказать правду, увеличила свою настоящую худощавость, часто предпочитая оставаться лучше без обеда, нежели возиться с вертелом или наблюдать за кипением горшка. Поэтому рвение, какое она обнаружила теперь к кухонным подвигам, было истинно героическим чувством. Было трогательно и поистине достойно слез – если бы только Фиби, единственная свидетельница ее подвигов, если не считать мышей и бесплотных теней, не предпочла лучше заниматься делом, нежели проливать их, – видеть, как она разгребала свежие угли и жарила макрель. Обыкновенно бледные щеки ее теперь разгорелись как жар от огня и суетливости, и она наблюдала рыбу с такой нежной заботливостью и вниманием, как будто – не подберем на этот случай лучшего сравнения – ее собственное сердце лежало на сковороде, а ее счастье и несчастье зависели от того, хорошо или нет пожарится эта рыба.

Домашняя жизнь предоставляет немного явлений приятнее чисто приготовленного и изобильного завтрака. Мы являемся к нему со свежими силами, в росистой юности дня, когда все наши нравственные и физические чувства находятся в лучшем согласии, нежели в позднейшие часы, поэтому физические наслаждения наши утреннею едой не смущаются никакими еще упреками со стороны желудка или совести, если мы даже и чересчур поддаемся животной части нашей натуры. Мысли, обходящие в это время кружок близких между собой гостей, также приправлены остроумием и веселостью, а часто и живой истиной, которая редко имеет место в изысканной беседе за обедом. Маленький, старинный столик Гефсибы, поддерживаемый тоненькими и красивыми ножками и покрытый богатейшею камчатной скатертью, достоин был служить центром самого веселого кружка. Пар от горячей рыбы поднялся, как дым на жертвеннике варварского идола, между тем как благоухание чудного кофе было бы приятно обонянию покровительственной Лары или какого бы то ни было духа, благоприятствующего новейшему завтраку.

Фиби отправилась в сад, составила букет роз и расположила его очень искусно в небольшой стеклянной кружке, которая, потеряв давно уже свою ручку, тем удобнее могла занимать место цветочной вазы. Утреннее солнце, столь же свежее и улыбающееся, как и то, лучи которого проникали в цветущее жилище первой четы людей, пробиваясь сквозь ветви груши, освещало стол, на котором приготовлено было три прибора: один для Гефсибы, другой для Фиби… для кого же третий?

Гефсиба, бросив последний хозяйственный взгляд на стол, взяла Фиби за руку дрожащею рукою. Она вспомнила, как во время приготовления этого таинственного завтрака она была сурова и раздражительна с Фиби, и решилась, видно, вознаградить ее за это особенным выражением ласки.

– Не осуди меня за мое беспокойство и нетерпеливость, милое дитя мое, – сказала она, – я люблю тебя, Фиби, несмотря на резкость моих слов.

– Милая кузина, не можете ли вы сказать мне, кто к вам приехал? – спросила Фиби с улыбкою, близкой к слезам. – Почему вы так встревожены?