Двери интерната оказались распахнуты, выпуская наружу клубы тёплого жилого пара, на пороге, держа руки возле груди, стояла мадам Гортензия, глядевшая на троицу осоловелыми глазами. Карман её передника оттопыривался, но не слишком неприлично, поскольку большую часть бутыли, находившейся в нём, она уже использовала по назначению. Конечно же, исключительно для успокоения. Как видно, нервная система женщины порядком поизносилась, потому что это была уже не первая за сегодня бутылка (утром Нежина видела этикетку другого цвета). Но Пунт благосклонно улыбнулся, покосившись на передник.
– Что произошло с нечётким…нечест…несчастным ребёнком? – едва пролепетала женщина, то ли от волнения, то ли от того, что язык, впрочем, как и остальные части тела отказывался ей повиноваться.
– Что, что, – пробурчал Пунт, как гончий пес держа нос по ветру, – проснётся, тогда и спросите. Баньку щас истоплю, под парком-то живо в себя придёт.
Надо сказать, что помимо душевой, у интерната была ещё и баня, доживавшая свой век, как крепкая деревенская старуха, – гордо и с достоинством. Да и было бы странно ожидать чего-то иного от толстых стен из лиственницы, дубовых полков, каменки, вручную сложенной давно умершим и позабытым мастером. Баня стояла на берегу никогда не замерзающего озера, через которое два раза в день ходил паром, перевозивший всех желающих в Старый город. Но в зимней ночи баня угрюмо глядела крошечными оконницами в сторону леса. Она не ждала гостей.
Пунт несколько раз терял топор в снегу, когда рубил дрова, потом печка очень долго не разгоралась. Хотя огоньки бегали по наспех нарубленным бревнам, каменка чадила и чихала, разбрызгивая снопы искр, но наконец, недовольно урча, набрала силу, разогрела и воздух, и Феррула, который все чаще поглядывал на призывно желтеющие в ночи окна интерната, чтобы в конце концов уйти туда и не вернуться.
Нежина разделась до белья и взяла берёзовый веник в руки. Каменка шипела, плюясь густым паром, и лицо Агаты постепенно приобретало своей настоящий цвет, кожа на ладонях и ступнях покраснела и сморщилась: девушка стала приходить в сознание.
Нежина орудовала веником, не жалея своих рук. Её коса расплелась, волосы огненной лавиной накрыли плечи, поясницу, языками пламени обняли ноги, но она не замечала этого, продолжая усердно растирать кожу Агаты, которая наконец мутным взором посмотрела на полуголую раскрасневшуюся потную Нежину в пару и робко, что на неё совсем было не похоже, спросила:
– Мы в аду, да?
Нежина оглянулась на стоявшую в дверях директрису. Она только что вернулась из города, не успела переодеться, и, одетая в тёмно-красный брючный костюм, плотно обхватывающий рыхлое тело, напоминала сатану в клубах морозного дыма.
– Ну что ты, моя дорогая, ад ещё впереди.
В жизни нередко случается так, что самые отпетые негодяи выходят сухими из воды, а честные, но не очень везучие люди страдают из-за нелепых прихотей судьбы. Хотя чаще всего и плохого, и хорошего приблизительно поровну. Где-то убыло, где-то прибыло. Закон равновесия в природе. Но Нежина к обычным людям не относилась, поэтому неизбежность её наказания была такой же очевидной, как то, что за летом следует зима. Однако в этот раз что-то изменилось. Нежина считала, что достаточно изучила натуру Лидии, директрисы интерната, – приземлённой и грубой женщины, страдающей от неустойчивости чувств, желаний и настроения, и ясно чувствовала в воздухе запах приближающейся грозы, но молния отчего-то не спешила ударить: Лидия медлила с тумаками и шишками, хотя обычно синяки на телах воспитанниц и – реже – воспитанников появлялись в следующие пять минут после того, как о каком-либо их проступке становилось известно.
Однако времени как следует подумать о странном поведении директрисы у Нежины не было, поскольку всё-таки заболевшая простудой Агата металась в горячке и требовала постоянного внимания, капризничала, как и всякая больная, но, тем не менее, быстро шла на поправку и уже показывала характер, заставляя бледную от недосыпания подругу воровать на кухне конфеты.