Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Поэтому 6 июля французское правительство одобрило в высшей степени подстрекательскую декларацию, составленную Грамоном для прочтения в Законодательном собрании. Как понял Гюстав, «резкие» выражения Грамона были истинным отражением позиции правительства: их не удовлетворит меньшее чем «официальное обязательство» Вильгельма, по которому он запрещал бы Леопольду претендовать на испанский престол. Если же Леопольд все же примет корону, это будет расценено как «объявление войны». «Здесь, — повторил он, — все готовы воевать и считают, что еще не было лучшего и более популярного повода к войне»[77]. Когда Гюстав встречался с французским премьер-министром Оливье, его предупредили, что Франция воспользуется «любыми средствами», чтобы помешать Леопольду занять испанский престол, «даже военными, и в таких обстоятельствах война будет поистине встречена с воодушевлением, как в 89-м году». «Император намерен получить, что хочет, — предсказывал Гюстав, — войну, объявленную после голосования в парламенте».

Решающим шагом в этом направлении со стороны Франции стало требование Грамона 12 июля — после того, как Леопольд отказался от своих притязаний, — чтобы Бенедетти потребовал у Вильгельма добровольного и необоснованного «заверения, что он больше не будет поддерживать его кандидатуру». Никто, конечно, не ожидал, что Вильгельм даст такое заверение, и неоднократные требования Грамона, чтобы Бенедетти попросил об этом, очевидно, были рассчитаны лишь на то, чтобы спровоцировать Берлин, как и просьба о письме с извинениями от Наполеона. В той же безрассудной манере, вместо того, чтобы удовольствоваться последними примирительными словами, произнесенными Вильгельмом в Эмсе, Грамон воспользовался депешей из Эмса как поводом к войне и во второй половине дня 14 июля объявил всеобщую мобилизацию — правда, не раньше, чем Наполеон в очередной раз прибегнул к своему испытанному средству разрешения дипломатических трудностей: потребовал созыва конгресса. Но было уже поздно. 15 июля Оливье и Грамон представили депутатам парламента свою версию событий в Эмсе не менее искаженно, чем Бисмарк. Война была объявлена. И лишь когда известие об этом достигло Берлина, Вильгельм согласился объявить мобилизацию в Пруссии. «Франция решила затеять… ссору», — констатировал Майер Карл. Трудно с ним не согласиться, пусть даже эта ссора оказалась весьма на руку Бисмарку и роковой для Франции. По мнению Гюстава, во Франции придерживались той точки зрения, что «если уж война необходима, если она неизбежна, лучше начать ее сейчас, чем через полгода».

На самом деле Франция не просто казалась

более агрессивной, чем Пруссия, но фактически и была агрессором, что и определило невмешательство Великобритании. Как во время Люксембургского кризиса 1867 г., Ротшильды выступали в роли канала связи между Лондоном и потенциальными воюющими сторонами. 5 июля Наполеон попросил Альфонса передать сообщение Гладстону: он просил о поддержке в отзыве кандидатуры Гогенцоллерна. Натти передал просьбу Гладстону, доставив депешу к нему домой, на Карлтон-Террас, 11, рано утром 6 июля. Увидев, что Гладстон собирается отбыть к королеве в Виндзор, Натти проводил его до вокзала. По словам Морли, «какое-то время мистер Гладстон молчал. Потом сказал, что он не одобряет эту кандидатуру, но не расположен вмешиваться. Испанский народ волен сам выбирать себе монарха»

[78]. Иногда его слова интерпретируют как удар по надеждам французских Ротшильдов;

но с такой же вероятностью можно предположить, что именно это они и хотели услышать. Прохладный ответ — вот что требовалось, чтобы сдержать безрассудного Грамона. Гюстав хотел, чтобы Англия «сохранила мир»: его желание подразумевало давление не только на Пруссию, но и на Францию[79]

. «До нас доходят слухи, что ваше правительство оказывало сильное давление на наше, чтобы принять [компромисс], — писал он 11 июля, — но пока, к сожалению, настроение общественности и Палаты остается все более возбужденным». Таким образом, 12 июля, когда Леопольд отказался от притязаний на испанский престол, Парижский дом послал в Лондон еще одну депешу, в которой оптимистично утверждалось: «Французы довольны». Гладстон увидел депешу ближе к ночи. Она послужила предлогом для того, чтобы Гранвиль телеграфировал Лайонсу, послу в Париже, что Франции в самом деле следует «удовлетвориться… отзывом кандидатуры принца Леопольда».