Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Очень скоро, после того, как Пруссия оккупировала Люксембург, чтобы заставить бельгийское правительство подчиниться, Джеймс впал в нерешительность: «грохот канонады» оказал обычное действие на Парижскую биржу. Но когда стало понятно, что даже это не спровоцирует французов вмешаться на стороне Брюсселя, он поспешил предоставить заем, намереваясь разместить его как можно быстрее в Лондоне, Париже и Брюсселе до того, как дипломатическое положение еще больше ухудшится. Хотя выпустить на рынок облигации оказалось чуть труднее, чем представлялось Джеймсу, серия разошлась довольно быстро. Возможно, положение Джеймса укрепилось и благодаря тому, что в 1838 г. лопнул «мыльный пузырь» бельгийских угледобывающих компаний, так как внезапное падение промышленных акций едва не разорило Банк Бельгии, и даже «Сосьете женераль» пришлось туго. И именно Джеймс решил выручить оба банка.

Джеймс совершенно верно предчувствовал, что переговоры рано или поздно столкнутся с трудностями, хотя, к счастью для него, этого не случилось до тех пор, пока новые бельгийские облигации не были в основном размещены. В Бельгии (и во Франции) существовала значительная политическая оппозиция против пересмотра соглашения 1832 г. Однако факт остается фактом: бельгийцам не хватало необходимых средств, чтобы сопротивляться, ибо, хотя облигации нового займа уже в основном были распроданы, Ротшильды еще не закончили расплачиваться за него. Чтобы положение стало недвусмысленно ясным, в декабре 1838 г. Джеймс попросил включить в договор о займе условие, по которому «если начнется война или возникнут разногласия, мы были бы вправе аннулировать наш контракт». Настроенные оптимистично бельгийцы продолжали вести с Ротшильдами переговоры в надежде заручиться дополнительными средствами. Они надеялись получить ссуду под казначейские векселя. «Бельгийцы — ослы, — заметил Джеймс, услышав сообщения о военных приготовлениях в Брюсселе. — Мне совсем не нравится, что они сосредотачивают войска, а они способны превратить анекдот в серьезное дело, хотя, пока великие державы против войны, они ничего не могут поделать». В просьбе о ссуде им наотрез отказали. Сыграв, как обычно, на враждебности Меттерниха к «революционным» режимам, Соломон, который во время кризиса находился в Париже, послал Аппоньи копию своих распоряжений Рихтенбергеру, агенту Ротшильдов в Брюсселе: «Мы ни в коем случае не обижены на то, что правительство [Бельгии] сердится на наш отказ предоставить ссуду под казначейские векселя. Этим господам недурно понять: они могут рассчитывать на нас, только пока они будут следовать политике мудрости и умеренности. Мы, разумеется, предоставили достаточно доказательств своих намерений поддерживать и помогать правительству Бельгии, но наша добрая воля заканчивается там, где нас просят предоставить палку, с помощью которой нас же изобьют, то есть предоставить деньги, нужные на войну, которая подорвет доверие, которое мы стараемся поддержать всеми своими силами и средствами. Можете свободно и откровенно передать этим господам все, что я написал, не пропуская ни слова».

Чтобы в Австрии не сомневались в намерениях Ротшильдов, вслед за первым письмом он написал еще одно в свою венскую контору «к сведению князя Меттерниха», где подробно изложил переговоры Рихтенбергера с бельгийским правительством: «Они не получат от меня ни гроша, пока не уступят, и прежде чем уеду, я оставлю такие же распоряжения своему брату Джеймсу… Надеюсь, что теперь Бельгия подпишет „24 статьи“, тем более что им недостает „nervus rerum“ (самого главного). До тех пор, пока „24 статьи“ не приняты, правительство Бельгии не получит от нас ни гроша, хотя они уже много месяцев просят деньги. Как мне ни трудно… отказывать, я буду чувствовать себя удовлетворенным, если Бельгия уступит и восстановится мир, зная, что я сделал все от меня зависящее, чтобы внести свой вклад в такой результат».