– Представляешь, после твоего звонка я не мог сразу приехать, извини, дело было одно срочное. А когда я приехал в Клепики и спросил у брата, он сразу и указал на него: зовут Сашка, самый богатый. Дом трёхэтажный, вокруг четырёхметровый металлический забор, система слежки и всё такое. У ворот охрана, как положено. Ну, пришлось поработать, альпинистское снаряжение и всё такое. Заранее узнал, где его спальня, он всегда спит один, даже для баб у него была отдельная комната рядом. Представляешь, спал при открытом окне, на раме только сетка от комаров. А что мне сетка?

Я подкрался к кровати, а он спит как младенец, вот такой же голый, как я. Мне заранее сказали, что у него всегда под подушкой пистолет лежит, я не стал церемониться и быстро зарезал его. Кровь так и брызнула из глотки, я не успел отскочить. Так что дай мне свои шаровары и майку, смешно будет выглядеть, но ничего. А сейчас давай по-быстрому сделаемся, потом сразу поедем. Надо к одиннадцати успеть в Москву, гулянье на Ходынском поле начнётся с утра, и у ворот будет достаточно народу.

– Хорошо, милый.

Примерно через час после этого ночного разговора они тихонько сошли с крыльца, сели в машину и уехали.

Наутро Никишин проснулся и обнаружил, что библиотека не закрыта, входная дверь на крыльце широко распахнута. Он взбежал на второй этаж, прошёл через все три проходные комнаты, зашёл в спальню, там и услышал от меня про ночной разговор.

И, схватившись обеими руками за голову, Никишин принялся выть. Те, которые ночью разговаривали, не знали того свойства слов, что они оставались жить ещё долгое время спустя после того, как были произнесены. Что некоторые из них вообще оставались безысходно после своего рождения на свет. «Счастлив я, что целовал я женщин, мял цветы, валялся на траве, и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Есенин, который учился в реальном училище в Спас-Клепиках, бывал у меня, и в доме звучали его стихи… И они тоже навечно впитались в мои стены.

Никишин услышал через меня ночной разговор шахидки и хозяина её жизни, парня с бородой, и мгновенно могуче настроился на беспрецедентное под звёздами дело. Он знал заранее, что произойдёт, но решил опередить смерть. Или, если прекрасная красавица-шахидка рвалась к ней из-за какой-то своей любви, о которой Никишин не знал и которую ни в коей мере не испытывала она к нему, – то хотя бы умереть вместе с нею, крепко держа её в объятиях.

Об этом последнем желании я успел узнать у него в тот миг, когда он, выстроив прямой как луч коридор своего пространства от меня и до ворот Ходынского парка, – устремился к своей цели со скоростью света, а я за ним вдвое быстрее. Почему я определил, что моя скорость оказалась вдвое быстрее скорости света? Я дом, низ кирпичный, второй этаж деревянный, двигаться по земле не умею, летать по воздуху также. Однако каким же это образом я смог оказаться вместе с Никишиным одновременно у ворот Ходынского парка, увидеть всё то, что с ним произошло там, и затем снова очутиться на старом месте в дремучем городке Тума? И это вовсе не сходя со своего фундамента из тёсаных глыб Приокского белого известняка? Ответа нет, есть только факт, мысленно увиденный мною.

Значит, если Никишин мог пролететь по коридору своего пространства с самой большой скоростью – каковой, по утверждению Альберта Эйнштейна, является скорость света – то я, моё сознание, пролетело туда и обратно за то же время и, стало быть, двигаясь вдвое быстрее света.

Дом с протуберанцами

Девочка Геля родилась в этой комнате и умерла там же, когда ей исполнилось 24 года. Умерла она от чахотки в тот день, когда два батальона латышских стрелков проследовали мимо меня по Касимовскому тракту. Шли с тяжким топотом пехоты на марше, растянувшись на две версты, Туму прошли без остановки, только во двор заехали всадники в невиданных мундирах, в высоких фуражках и напоили коней у колодца.