Дом скитальцев

– Воспитатели – нет. О мозге знают Врачи. Воспитатели помогают Наране, говорят слова, которые она поет, когда учит речи. Нет, нет… Вот какая я была, – она показала пядью, какая была маленькая, – после дождей. Всем нам было четыре года, с малыми месяцами, но мы уже знали, что Великая живет в подземелье, под холмом посреди поселения. Ранним-ранним утром пришли к нам чужие Воспитатели, и ко мне приблизилась женщина и сказала: «Я научу тебя речи Памяти, Белочка». Я рассердилась. Я ждала, что мне достанется научение со своим Воспитателем, а чужие поведут других детей, – нас было трое у нашего Воспитателя. Но, рассердившись, я не подала вида, мне хотелось поскорее увидеть подземелье Памяти и Художников с листьями киу вдоль больших дорог, а может быть, и больших Птиц, которых мы еще не видели. И Воспитатели взяли нас на спины и побежали с нами через лес и по дорогам, а перед холмом Памяти мы пошли сами, каждый рядом со своим научителем. Художники сидели на траве и рисовали нас, на холме играли Певцы, но песен не пели. Входя в подземелье, мы оглядывались на них, они же улыбались нам и играли. Знаешь, Адвеста, я выросла, и мне определили воспитание Врача, и тогда лишь я поняла, что речи учит Нарана, а не люди. Ты спишь?

– Нет, – сказал Колька.

Он думал о том, какой она была в четыре года, и о том, что даже фотографий здесь нет и он никогда не узнает, какой она была маленькой и несмышленой, с коричневыми босыми ножками и серьезным взглядом. Он ее так всю любил, он ее маленькой рыжей белочкой любил, может, больше, чем сейчас и тогда на поляне, когда она Рафку не отдала ему, и больше, чем все на свете.

Он лежал счастливый, тихий, сомневающийся во всем и потому – глубоко несчастный. Это мир, в котором уничтожение дюжины землероек, по два грамма веса каждая, рассматривалось как серьезная и опасная проблема! Ах, этот мир – вторая жизнь, и в ней еще меньше определенности, чем в первой… Он должен что-то решить про себя, как он будет жить, пойдет ли с Ахукой? И как еще распорядится с ним Великая Память – тоже неизвестно. И как у них с Мин будет? Он понимал, что она так же вольна уйти, как была вольна выбрать его. И, кроме пистолета с последним патроном, кроме гарантированного последнего выстрела, ничего не было ясно… Он снова и снова задремывал, кто-то ясным, звучным голосом прочел стихотворение – он знал его давно, не любил и слушал небрежно, подкидывая на ладони последний патрон:

Слова как пули. Девять граммСвинца на каждое. Молчи.

Рассвет – убийца, тать в ночи,Сейчас в глаза заглянет нам.Жить без тебя,Спать без тебя,Чужие губы целовать,В похожую на гроб кроватьОдной ложиться –

Без тебя.Отсюда – все,Отсюда – врозь.Знакомой болью губы сводит.Как пуля в мозг,Как в горло нож,

Как в сердце – гвоздь,Рассвет приходит.

И рассвет пришел. Перекликались Охотники, замычали буйволы в лесу.

Начинался день, в который – Колька знал это – он обязан добиться ясности, это было как в горло нож, ясность! Он сделал зарядку, тщательно выбрился и попросил у Дхармы бахуш – для раздвоения. Сегодня ему понадобится полное напряжение разума. Он знал, что теперь – после охоты – перенесет эту штуку.

– Не всматривайся вглубь себя, – сказала Дхарма. – Нельзя присматриваться к раздвоению.

Оно наступило через полчаса – как раз пришел Ахука. Колька встретил его вопросом: что угрожает Равновесию? Этот вопрос сам собой выделился как главный.

Ахука улыбнулся, давая понять, что доволен таким началом. Уселся поудобнее. Посмотрел, как Таи неохотно лезет на дерево.

– Лахи, Врач, – проговорил Ахука, – пересказал мне ваш разговор… И думаю я, судьба Равновесия, – он обвел рукой окрест, – неким образом соотносится с судьбой вашего Равновесия, пришелец.

– Я тоже думал об этом, – сказал Колька. – Но безрезультатно.

Он понимал, отчего медлит Наблюдающий Небо. Ему необходима была уверенность в Колькином неравнодушии.

– Наблюдающий Небо, для меня судьба этого, – он повторил жест Ахуки, – не менее важна, чем для каждого из вас…

– А железный дом? – быстро спросил Ахука.

– Нет, – сказал Колька. – Нет, железный дом не вернется.

«Точка. Не будет его. Чудеса не повторяются. Второй раз они сюда не попадут. Говори же, не сиди как похоронах!»