Домби и сын

Но вмѣсто пересмотра бумагъ и повѣрки итоговъ, м-ръ Домби облокотился на ручки креселъ и обратилъ внимательный взглядъ на своего приказчика. Каркеръ сь притворнымъ вниманіемъ принялся разсматривать цифры, не смѣя прервать нити размышленій своего начальника. Онъ не скрывалъ своего притворства, которое, само собою разумѣется, было слѣдствіемъ тонкой деликатности, щадившей нѣжныя чувства огорченнаго отца. М-ръ Домби вполнѣ понималъ такую деликатность и очень хорошо зналъ, что довѣрчивый Каркеръ готовъ, пожалуй, высказать многія очень любопытныя и, вѣроятно, важныя подробности, если его спросятъ; но спрашивать значило бы унизить свое достоинство, и м-ръ Домби не спрашивалъ. Впрочемъ такія сцены повторялись весьма часто между деликатнымъ приказчикомъ и гордымъ негоціантомъ. Мало-по-малу м-ръ Домби вышелъ изъ задумчивости и обратилъ вниманіе на дѣловыя бумаги, но взглядъ его по временамъ снова устремлялся на приказчика, и прежнее раздумье брало верхъ надъ конторскими дѣлами. Въ эти промежутки Каркеръ опять становился въ прежнюю позу, озадачивая на этотъ разъ, болѣе чѣмъ когда-либо, своею разборчивою деликатностью. Разсчитанный маневръ достигъ вожделѣнной цѣли, по крайней мѣрѣ въ томъ отношеніи, что въ грудь м-ра Домби заронилась искра ненависти къ бѣдной Флоренсѣ, которая до этой поры была только нелюбима гордымъ отцомъ. Между тѣмъ майоръ Багстокъ, идолъ престарѣлыхъ красавицъ Лемингтона, сопровождаемый туземцемъ, навьюченнымъ своей обыкновенной поклажей, величаво выступалъ по тѣнистой сторонѣ улицы въ направленіи къ резиденціи м-съ Скьютонъ. Ровно въ полдень онъ удостоился лицезрѣнія Клеопатры, возлежавшей обычнымъ порядкомъ на своей роскошной софѣ. Передъ ией съ подносомъ въ рукахъ стоялъ долговязый Витерсъ. Египетская царица кушала кофе. Комната была тщательно закрыта со всѣхъ сторонъ.

— Кто тамъ? — вскричала м-съ Скьютонъ, услышавъ шумъ приближающихся шаговъ. — Ступайте вонъ. Я не принимаю.

— За что, м-съ, Джозефъ Багстогъ подвергается вашей опалѣ?

— Это вы, майоръ? Можете войти. Я передумала.

Майоръ подошелъ къ софѣ и прижалъ къ губамъ очаровательную руку Клеопатры.

— Садитесь, майоръ, только подальше. Не подходите ко мнѣ: я ужасно слаба сегодня, и нервы мои до крайности разстроены, a отъ васъ пахнетъ знойными лучами тропическаго солнца.

— Да, м-съ, было время, когда солнце пекло и палило Багстока, но жгучіе лучи подъ тропиками не портили его растительной силы. Онъ процвѣталъ, м-съ, и процвѣталъ какъ лучшій цвѣтокъ въ вестъ-индской оранжереѣ. Его и звали не иначе какъ цвѣткомъ. Никто въ тѣ дни не говорилъ о Багстокѣ; но всякій, отъ офицера до послѣдняго солдата, указалъ бы вамъ на "цвѣтокъ нашего полка". Время, труды, заботы остановили ростъ цвѣтка, но все же онъ остался въ разрядѣ растеній вѣчно зеленыхъ и не утратилъ своей свѣжести.

Здѣсь майоръ, несмотря на запрещеніе, придвинулъ стулъ къ египетской царицѣ и подъ покровомъ окружающаго мрака замоталъ головой съ такимъ неистовствомъ, какъ будто чувствовалъ первые припадки паралича.

— A гдѣ м-съ Грэйнджеръ? — спросила Клеопатра пажа.

Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнатѣ.

— Очень хорошо, — сказала м-съ Скьютонъ. — Убирайтесь отсюда и заприте дверь. Я никого не принимаю.

Когда Витерсъ исчезъ, м-съ Скьютонъ слегка повернула голову, устремила томный взоръ на майора и освѣдомилась о здоровьи его друга.

— Къ чему разспрашивать о немъ, м-съ? — возразилъ майоръ съ лукавымъ видомъ. — Домби здоровъ, какъ только можетъ быть здоровъ человѣкъ въ его отчаянномъ положеніи. Вы должны понимать, м-съ, мой другъ прострѣленъ, насквозь прострѣленъ, какъ бѣдная птичка, и ужъ не намъ съ вами поставить его на ноги.

Клеопатра бросила на майора быстрый и проницательный взглядъ, противорѣчившій какъ нельзя болѣе жеманному распѣванію, сопровождавтему ея разговоръ.

— Майоръ Багстокъ, я мало знаю свѣтъ съ его мелкими, пустыми приличіями, но это не мѣшаетъ мнѣ… о свѣтъ, свѣтъ! куда дѣвалъ ты натуру, высокую, благородную натуру со всѣми ея прелестями! Какимъ образомъ заглушилъ ты музыку сердца, поэзію души? Гдѣ найти въ тебѣ эти искреннія изліянія, сопровождаемыя небесными восторгами! О я не раскаиваюсь, что не знаю свѣта, но это не мѣшаетъ мнѣ понимать васъ, майоръ Багстокъ. Вы затронули теперь самую чувствительную струну моего бѣднаго сердца. Ваши намеки относятся къ милой моей дочери. Такъ ли, майоръ Багстокъ? Говорите прямѣе.

— Прямота была отличительною чертою въ породѣ Багстоковъ. Это — ихъ всегдашній недостатокъ. Хорошо, миледи. Я буду говорить безъ обиняковъ.

— Увы! глубоко паденіе человѣческой натуры! — воскликнула Клеопатра, дѣлая граціозное движеніе своимъ вѣеромъ, — но есть еще священныя чувствованія, доступныя для смертныхъ, и теперь, майоръ, вы коснулись этихъ чувствованій.

Майоръ, въ знакъ согласія, приставилъ руку къ губамъ и послалъ Клеопатрѣ воздушный поцѣлуй.