Домби и сын

— Почему-жъ ты мнѣ не сказала, что онъ завтра, по твоему назначенію, долженъ придти въ двѣнадцать часовъ?

— Потому, что вамъ это извѣстно, м_а_т_ь моя.

Послѣднія два слова были произнесены съ самою ядовитою колкостью.

— Вамъ извѣстно, мать моя, — продолжала Эдиѳь, — что онъ купилъ меня, и что завтра конецъ торговой сдѣлкѣ. Онъ осмотрѣлъ свой товаръ со всѣхъ сторонъ и показалъ его своему другу. Покупка довольно дешева, и онъ гордится ею. Завтра окончательная сдѣлка. Боже! дожить до такого униженія и понимать его!

Соедините въ одно прекрасное лицо, пылающее негодованіе сотни женщинъ, проникнутыхъ страстью, гордостью, гнѣвомъ и глубокимъ сознаніемъ позорнаго стыда — вотъ оно, это лицо, трепещущее и прикрытое бѣлыми руками!

— Что ты подъ этимъ разумѣешь? — съ досадой проговорила мать. — Развѣ не съ самаго дѣтства…

— Съ дѣтства!.. Остановитесь, мать моя! Я никогда не была ребенкомъ. Назовете ли вы дѣтствомъ начало моей жизни? Я всегда была женщиной — коварной, хитрой, продажной, разставляющей сѣти мужчинамъ, и прежде, чѣмъ поняла я васъ или себя, прежде даже, чѣмъ узнала низкую, проклятую цѣль всѣхъ этихъ стремленій, я была опытной и ловкой кокеткой, благодаря вашему искусству, мать моя! Вотъ какое дѣтство отвели вы на мою долю. Вы родили женщину, вы вскормили и выростили кокетку! Любуйтесь же своимъ произведеніемъ: оно передъ вами во всей красотѣ. Любуйтесь, мать моя!

И говоря это, она ударяла себя въ грудь, какъ будто хотѣла уничтожить свое существованіе.

— Что же вы, матушка? Любуйтесь!! Любуйтесь на женщину, никогда не знавшую истинной любви, никогда не понимавшую, что значитъ имѣть честное сердце! Любуйтесь на кокетку, владѣвшую своимъ ремесломъ уже тогда, когда другія дѣвочки ея возраста играютъ только въ куклы! Въ первой молодости, кокетка, по вашимъ интригамъ, вышла за человѣка, къ которому не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія, и онъ умеръ, этотъ человѣкъ, прежде, чѣмъ перешло къ нему ожидаемое наслѣдство. Достойное наказаніе вамъ, и урокъ безполезный! Взгляните на меня, вдову этого человѣка, и скажите, какова была моя жизнь за послѣднія десять лѣтъ!

— Мы всячески старались пристроить тебя, мой другъ, — отвѣчала мать, — и въ этомъ состояла твоя жизнь. Теперь, ты пристраиваешься.

— Какъ невольницу на базарѣ, какъ лошадь на ярмаркѣ, вывозили, таскали, показывали, разглядывали меня съ головы до ногъ въ эти постыдныя десять лѣтъ! — воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и съ выраженіемъ горькаго упрека въ каждомъ словѣ. — Такъ ли, мать моя? Развѣ я не сдѣлалась притчей мужчинъ всякаго рода? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, старые негодяи не таскались вездѣ по нашимъ слѣдамъ и не оставляли меня поочередно одинъ за другимъ, потому что вы слишкомъ просты, мать моя, несмотря на всѣ свои продѣлки, потому… да, потому, что вы слишкомъ искренны при всей своей фальшивости! Вездѣ и всюду продавали, всѣмъ и каждому навязывали меня, какъ презрѣнный товаръ, и нѣтъ клочка земли во всей Англіи, который бы не былъ свидѣтелемъ моего позора. Наконецъ умерло во мнѣ всякое чувство уваженія къ себѣ самой, и теперь я ненавижу, презираю себя. Вотъ мое дѣтство впродолженіе послѣднихъ десяти лѣтъ, a другого я никогда не знала. Не говорите же мнѣ, что я дѣлаюсь ребенкомъ въ эту послѣднюю ночь.

— Ты могла бы, Эдиѳь, двадцать разъ выйти замужъ, если бы довольно поощряла искателей твоей руки.

— То есть, если бы я побольше заманивала, я, жалкій осадокъ между всѣми отживающими кокетками! — отвѣчала Эдиѳь, поднявъ голову и дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыда и взволнованной гордости. — Нѣтъ, мать моя! Кому выпалъ жребій меня взять, тотъ возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, безъ всякихъ уловокъ съ моей и вашей стороны. Онъ видѣлъ меня на аукціонѣ и расчиталъ, что покупка будетъ выгодна. Пусть его! Съ перваго же раза онъ безъ церемоніи потребовалъ списокъ моихъ талантовъ, и ему ихъ показали. Съ каждымъ днемъ онъ удостовѣрялся въ добротѣ своей покупки, и я дѣлала все, что онъ приказывалъ или заказывалъ. Но больше я ничего не дѣлала, ничего и не стану дѣлать. Проба оказалась удовлетворительною, и онъ меня покупаетъ, покупаетъ по собственной волѣ, оцѣнивъ по-своему доброту товара и вполнѣ понимая могущество своего кармана. Постараюсь, чтобы онъ не жалѣлъ. Я не подстрекала его ничѣмъ и не ускоряла торга, и даже вы, мать моя, на этотъ разъ, сколько я могла предупредить, не навязывались съ своими уловками.

— Какой y тебя странный языкъ, и какъ дико ты на меня смотришь, Эдиѳь!

— Будто бы? Вообразите, и я то же думала! Это видно значитъ, что воспитаніе мое достигло полнаго развитія. Впрочемъ, оно окончилось давно. Теперь я слишкомъ стара и упала слишкомъ низко, чтобы идти по новому пути или удержать васъ на вашей прекрасной дорогѣ. Зародышъ всего, что очищаетъ сердце женщины и дѣлаетъ ее достойною своего пола, никогда не шевелился въ моей груди, и мнѣ нечего беречь, когда я презираю себя…

Трогательная грусть, сопровождавшая послѣднія слова, опять быстро смѣнилась язвительною колкостью, и Эдиѳь продолжала: