Домик в Оллингтоне

– Да, да, я совсем забыла. Так бы мне хотелось увидеть ее. Я принимаю в ней самое живое участие. Желала бы я знать, какой у нее цвет волос. Я представляю ее себе женщиной вроде Юноны – высокого роста, красавицей. Я уверена, что она не такая курносая, как я. Знаешь ли, что хотелось бы мне, только это невозможная вещь: быть крестной матерью его первого ребенка.

– Перестань, Лили.

– Право, хотела бы. Но разве ты не слышала, как я сказала, что это невозможно? Не поеду же я в Лондон просить ее об этом.

У нее для крестных отцов и матерей будут всякого рода гранды и пэры. Хотела бы я знать, на что похожи эти знаменитости.

– Не думаю, что между ними и обыкновенными людьми есть какая-нибудь разница. Посмотри на леди Джулию.

– О, это не важная персона. Ведь недостаточно одного титула. Разве ты не помнишь, как он говорил нам, что Поллисер должен сделаться одним из величайших грандов. Я полагаю, что многие желают нравиться им. Он обыкновенно говорил, что так долго обращался между людьми этого рода, что отделиться от них было бы для него весьма трудно. Я не в состоянии была бы сделать что-нибудь подобное, не так ли?

– Для меня ничего нет несноснее подобного этому, как ты выражаешься.

– Для тебя, быть может, а для меня так нет. Ты только подумай, сколько дела и труда у них. Он часто говорил мне об этом. У них в руках управление всем государством, и за это они получают такое скудное вознаграждение.

– Тем хуже для государства.

– Отчего же? Государство наше, по-видимому, процветает. Да что тут говорить с тобой, ты настоящая радикалка. Посмотришь, так из тебя никогда не выйдет порядочной леди.

– Я и не гонюсь за этим, я лучше бы желала быть благородной женщиной.

– Белл, моя милая, неоцененно благороднейшая Белл! Ты самая прекраснейшая леди, каких я еще не знавала. Если бы я была мужчиной, Белл, ты для меня была бы той самой девушкой, которой бы я стала поклоняться, которую бы я боготворила.

– Только ты не мужчина, и поэтому для меня нет никакой пользы.

– А все же ты не должна давать воли своей ножке, ни под каким видом не должна. Кто-то сказал, что все делается к лучшему, и я расположена этому верить.

– У меня, напротив, иногда бывает расположение верить, что многое делается к худшему.

– Это потому, что ты радикалка. Знаешь ли, Белл, я бы встала теперь, только боюсь – такой страшный холод.

– У нас отличный огонь в камине, – сказала Белл.

– Да, я вижу. Но этот огонь не греет меня со всех сторон, как постель. Желала бы я знать минуту, в которую их будут венчать. Теперь еще нет и половины одиннадцатого.

– Ничего нет удивительного, если теперь уже все кончилось.

– Все кончилось! Какие неприятные слова! Все кончилось, и ничто в мире не в состоянии этого исправить. А что, если после этого он будет несчастлив?

– Он должен покориться своей участи, – сказала Белл, представляя себе заранее, что его участь будет весьма незавидная.

– Конечно, должен покориться. Так я встану теперь. – И Лили сделала первый шаг в холодный свет за пределами ее постели. – Мы все должны покориться нашей участи. Я решила, что свадьба кончится в половине двенадцатого.

В половине двенадцатого Лили сидела в большом кресле у ярко пылавшего огня в камине гостиной, перед ней стоял маленький столик, и на столе лежал какой-то роман. В течение всего утра она ни разу не раскрыла книги, долго сидела совершенно молча, с закрытыми глазами и с часами в руках.

– Мама, – сказала она наконец, – теперь все кончилось, я уверена.

– Что же такое кончилось, душа моя?

– Эта леди сделалась его женой. Надеюсь, Бог благословит их, и молю Его, чтобы они были счастливы!

Тон безыскусственной торжественности, с которым произнесены были эти слова, заставили вздрогнуть и мистрис Дель, и Белл.

– Надеюсь и я, что они будут счастливы, – сказала мистрис Дель. – Теперь, Лили, не лучше ли будет никогда больше не говорить об этом и стараться всеми силами думать о других предметах.

– Но, мама, если я не могу. Легко сказать это, а разве можно по произволу управлять своими думами.

– При некотором усилии можно давать им какое угодно направление.

– В том-то и дело, что я неспособна на усилия. Да и то сказать, к чему мне делать эти усилия. Для меня кажется весьма естественным думать о нем, и я, право, не вижу в этом ничего дурного. Принимая в каком-нибудь лице самое живое участие, вы не можете бросить его вдруг, совершенно внезапно.

Снова наступило молчание, прошло несколько минут, когда Лили взяла лежавший перед ней роман. Она старалась сделать то усилие, о котором говорила мать, и старалась совершенно напрасно.

– Послушай, Белл, – сказала она, – я никогда не встречала такой дряни.

Это была величайшая неблагодарность со стороны Лили, потому что книгу эту отрекомендовала ей Белл. Все книги становятся такими скучными! Мне кажется, я лучше еще раз прочитаю «Странствия Пилигрима».

– А что ты скажешь насчет «Робинзона Крузе»? – спросила Белл.

– Или на счет «Павла и Виргинии»? – подхватила Лили. – Нет, уж лучше опять за «Пилигрима». Я ничего не понимаю в нем, а поэтому-то он мне и нравится.