Домой не по пути

Мы едем часа четыре, и Кори и Бертрам не утихают, болтая о какой-то чуши. Но мне нравится их слушать. Я отключаюсь и больше не думаю о том, что Бенни изменился, я изменилась, мы стали совсем другими. Я пребываю в иллюзии, словно жизнь не катилась к черту, а мои друзья всегда были рядом и хохотали до слез, хватаясь за животы и сгибаясь в три погибели. Я помню эти дни: горячие, яркие дни, когда ничего не могло испортить настроения, ведь около меня шли неумолкающие чудаки. Такое бывает: ты находишь настолько близких людей, что они не просто оказываются рядом, но и проникают в твои мысли, в твою голову. Бенни всегда знал, чего я хочу. Он чувствовал меня, слышал, хотя я рта не раскрывала. Как и Кори. Они подхватывали меня под локти, и мы носились по улицам, будто сумасшедшие, смеясь и толкая друг друга, а потом нам непременно попадало от каких-то заплесневевших соседей, но мы посылали всех к черту.

Да, я помню. Память – скверная штука. Ничего из головы не пропадает, как и слова о том, что Бертрам уезжает. Лишь несколько слов на бумажке, оставленной у порога моей двери. «Прости, отцу предложили работу в Нью-Йорке. Я никогда не забуду тебя, Ренни». Всё. Так просто отрезать, вырвать или сжечь. Я понеслась к его дому, а тот уже пустовал. Мне было так паршиво, что я неделю никуда не выходила. Я и Кори не могла видеть, ведь он мне напоминал о нас. О нашей троице. Скажите, ну кто будет смотреть Гарри Поттера, если вдруг исчезнет Гермиона? А кому понравится книга «Хорошо быть тихоней», если пропадет Чарли? Всё потеряет смысл. Так и случилось. Я пережила собственный конец света и валялась на кровати, представляя руины исчезнувшего будущего. Но потом боль утихла, обида исчезла. Люди забывают других людей, это, наверное, самое страшное.

Кабриолет Бертрама рассекает воздух, будто птица. Мы летим вдоль шоссе. Я улыбаюсь, а Кори поднимает вверх руки, ловя восточный ветер.

– Свобода! – кричит он, а я хмурюсь.

– С ума сошел? Хочешь заболеть?

– Я уже болею, мамочка.

– Станет хуже.

– Знаешь, когда станет хуже? Когда я пойму, что упустил момент.

Я задумчиво наклоняю голову, а он встает на сиденье, раскидывает руки в стороны и улыбается, словно летит по горячему воздуху и не боится свалиться. Неожиданно я вижу в нем Уильяма. На лице у него такая же сумасшедшая ухмылка, а в глазах – непоколебимая уверенность в том, что безумие рационально и имеет причины.

Бенни включает музыку. Черт подери, Кори ведь прав! Почему нет? Если не сейчас, то когда? Если не я, то кто?

Я перекатываюсь на заднее сиденье, цепляюсь за друга и неуверенно становлюсь рядом, расставив в стороны руки. Ветер толкает меня назад, я едва не падаю, но Кори тут же хватает меня за руку, и я плыву рядом с ним.

– Я рад, что ты поехала со мной, Реган, – признается он и улыбается, – без тебя было бы совсем не так, слышишь? Я рад, что ты рядом.

– Я тоже, Кори. – Изо всех сил сжимаю руку друга и кладу подбородок на его плечо. Как же жаль, что некоторых чувств не передать словами. – Спасибо.

– Что?

Ветер откидывает назад наши волосы, звуки растворяются в воздухе, но я прижимаюсь к другу и повторяю:

– Спасибо!

– За что, садик ты мой?

– За все, гаденыш. Просто за все.

– Ты стала сентиментальной? – Он хохочет, а я пихаю его в бок. – Глядишь, так и плакать научишься, Реган!

– Ни за что. И не подумаю!

Меня качает, но вскоре я нахожу равновесие, расставляю руки, и мы с Кори кричим так громко, что горло сводит, а щеки щиплет. Бертрам смеется, поднимает руку, и я хватаюсь за нее, как за опору. Так мы и несемся вперед. И я готова так нестись вечно.

Я слышу Нью-Йорк еще задолго до того, как мы въезжаем в город. Сердце екает, оно предупреждает меня, что вот-вот разорвется на тысячи частей, и я чувствую, как учащается пульс, как мурашки несутся по коже. Трепет, дикий и восторженный, горит и пылает в груди. Во все глаза я смотрю на растущие вдалеке небоскребы, и ничто в моей жизни так меня не волновало и не притягивало, как сверкающее пятно, окруженное темным ореолом из вечера и облаков.

– Добро пожаловать! – говорит Бертрам и сбавляет скорость.

Мы оказываемся в другом мире: в мире, где усталость исчезает, едва перед глазами вырастают гигантские дома со сверкающими экранами; в мире, где люди бегут по улицам и сливаются с общим потоком, не утихающим ни днем ни ночью; в мире, где сплетены не только близкие, но и чужие, и их жизни взаимосвязаны, как корневая система. В мире, где город и люди дышат друг другом и задыхаются, не в силах перенести столько шума, хаоса и мистической привлекательности, свойственной лишь огромным городам.