Дон Хуан

— Знаешь, а ведь я и сам толком не знаю. Потому что те, кто сердцем вопрошает иной мир, довольствуются вопросом: существует ли Бог и вправду ли мы бессмертны. Но я таких сомнений никогда не имел.

— Тогда, хозяин, любой ваш вопрос окажется праздным.

— И все же я хотел бы задать вопрос Господу: почему в сердце моем нет любви к Нему. И ответ пригодился бы большинству людей, ведь они тоже не любят Его.

— Так на этот вопрос вы и сами в силах ответить.

— Как и на все прочие, Лепорелло, почти на все. Тайны Божии столь полны сокровенного, что мы, люди, не ведаем даже об их существовании, и они не могут тревожить нас. А на то, что Бог не таит для себя одного, мы мало — помалу и сами станем находить ответы.

— Итак, от дона Гонсало нам проку мало.

Дон Хуан на мгновение задумался.

— Как знать. На самом — то деле величие заданному Богу вопросу придает не суть вопроса, а факт вопрошания. Само по себе это кощунство, особенно если вопрошающее сердце не опечалено, когда человек вроде меня спрашивает по чистой прихоти.

— Вот вам и способ постучаться в небесные врата.

— Да. Но что я спрошу? Ведь одно дело дерзкая выходка — на нее я всегда готов, а совсем другое — глупость, вот чего я страшусь. Я хотел бы выглядить в лучшем свете — то есть задать уместный вопрос. Например: когда я умру?

— И вы полагаете, небеса ответят вам?

— А я на это и не надеюсь. Я же сказал тебе, что это пустая формальность. Нужно воспользоваться случаем.

— Так окликните Командора.

Дон Хуан повернулся к Лепорелло и схватил его за плечи.

— Ты насмехаешься надо мной?

— Разве я посмел бы, хозяин! Окликните Командора. Иль боитесь?

Дон Хуан долго не сводил с Лепорелло глаз, потом отошел от него с надменной усмешкой.

— А разве не надо произносить какие — то заклинания? Ты не должен очертить круги или призвать дьявола?

— Я призываю себя самого, этого вполне довольно.

— Ах да…

— Ну же, решайтесь…

Дон Хуан снял с головы шляпу и низко поклонился статуе.

— Приветствую вас, дон Гонсало!

Тут мрамор задрожал, и изнутри пробился грохочущий голос. Кипарисы у задней стены заволновались, а белесые облачка потемнели.

— Что за безумец отваживается… Что за нечестивец стучит во врата загробного мира?

— Дон Хуан Тенорио.

Статуя опять замерла. Будь это в ее власти, она бы в страхе отступила назад. Фигура отбросила шпагу и уронила шляпу, которая ударилась о землю с грохотом камнепада.

— Я — Дон Хуан. Вы помните меня? Сын дона Педро. Тот богач, которого вы намеревались обобрать.

— Тот, кто вероломно убил меня!

— Не будем преувеличивать, дон Гонсало. В руках у вас была шпага, как и нынче. И прошу вас, говорите потише. В вечерней тишине ваш голос кажется ослиным ревом.

— Я говорю так, как мне угодно! И коли сам Господь не запретил мне это, тебе и подавно не дано такого права! На небесах мой голос считается одним из лучших, и когда надо пропеть соло, бегут за мной.

— Не лгите, Командор, вы не на небесах.

— Как это не на небесах? А куда еще, по — твоему, может попасть дон Гонсало де Ульоа? На самые что ни на есть небеса, самые высокие, поближе к Богу, согласно моим достоинствам и моим титулам.

Дон Хуан отвесил новый поклон.

— Что ж, очень жаль. Я предполагал побеседовать с вами подольше. В преисподней у меня, скорей всего, есть друзья, и я хотел порасспросить вас о них. Но раз вы на небесах…

Он повернулся к Лепорелло и сказал с показным смирением:

— Мы зря потеряли время, Командор спас свою душу.

— А вы спросите его, почему он стоит там, наверху.

Дон Хуан снова обратился к статуе:

— Мой друг, а он большой специалист по загробным делам, велит мне спросить, как вас занесло туда, наверх?

— Это большая привилегия. На небесах мне позволяют время от времени отлучаться, чтобы я мог послушать хвалы, которые живые воздают моей памяти. Но для чего ты звал меня? Только чтобы сказать, какой у меня противный голос?

— Я пришел пригласить вас на ужин. Но если вы будет упорствовать и лгать, я откажусь от затеи.

— Я — сама честность! Небеса для меня — вот эта величественная статуя, которая так совершенно передает мой облик.

— Но числитесь вы по адскому ведомству.

— Правда ваша, хоть я там и на особом положении. Да и не совсем понятны резоны, по каким они меня туда поместили. Случилась ошибка. Когда я собирался пройти райские врата, меня не пропустили, по их мнению, я надел чужую личину. Это я — то, который всегда оставался только самим собой.

— И хорошо вам там, наверху?

— Очень уж скучно. Тут нет никаких развлечений. К тому же ласточки пачкают мне нос, дети смеются над моей позой. А мрамор такой холодный! У меня острый ревматизм.

— А хотелось бы вам получить короткий отпуск?

— Хоть бы ноги размять чуть — чуть!..

— Тогда милости прошу нынче вечером в мой дом. Я устраиваю ужин для друзей, вы ведь были из их числа… Итак, я жду вас в десять. Но с одним условием. Вы спросите у небес, от моего лица, когда мне суждено умереть.

Командор вздрогнул.

— А так ли тебе это нужно? Ведь остаток жизни твоей будет омрачен. Жизнь можно вынести, если мы не знаем, когда умрем, тогда нам удается забыть, что мы смертны!