Дон Хуан

— В ближайшие дни я убью одного человека. Да не удивляйтесь так, не пугайтесь! Я — не убийца и сделаю это не ради куража, я человек чести, и должен кровью смыть оскорбление. Ведь это так называется? Кровью смыть оскорбление — на дуэли. Но есть у меня опасения, что судьи не сочтут дуэль законным способом отправить подлеца в ад. Они похлопочут о том, чтобы наложить руку на мое добро, и я бы не слишком о том горевал, если бы речь шла только о моем богатстве; но вчера я все передал во владение женщине, на которой сегодня же ночью намерен жениться…

Адвокат вытаращил глаза и изобразил на лице испуг и изумление.

— …на которой сегодня же ночью намерен жениться. И мне нужно устроить так, чтобы никто не посмел коснуться ни этой женщины, ни ее имения. — Я положил на стол кошель, полный дукатов. — Взгляните, хватит ли тут на оплату ваших трудов? Да напишите расписку, где будет указана сумма вознаграждения и за какую услугу оно вам вручено.

Дрожащей рукой адвокат отыскал бумагу и перо.

— А вы, Дон Хуан? Что станется с вами? Вам грозит тюрьма?

— Я уеду, только и всего. Может, найду убежище. Пока не решил.

Он написал расписку и протянул ее мне.

— Извольте получить. Но зачем?..

— Вы ловкий и опытный адвокат. Вы должны убедить судей, что из состояния моей супруги лично мне не принадлежит ни сентимо, что все, чем владеет она, принадлежало ей до вступления в брак, как то и следует из бумаги, подписанной сегодня. И потому она не должна отвечать материально за мои деяния. Вот ваша задача. — Я поднялся. — Вы могли бы поручиться, что все решится должным образом?

Он тоже поднялся.

— Я лучший адвокат в Севилье. — Он проводил меня до передней. И по дороге еще раз попытался образумить, заставить все хорошенько взвесить.

Я вернулся домой. Лепорелло был уже там. Командор принял мое приглашение.

— А теперь узнай, где живет приходской священник и в котором часу он отходит ко сну.

12.

В половине десятого я еще был полон сомнений. Меня без видимой причины преследовал страх, непрошеный, как чих: не выбрал ли я заведомо ложный путь, не впутываюсь ли в скверное приключение, из коего не найдется достойного выхода? Я вспоминал недавние события, и теперь многое показалось мне нереальным, словно речь шла о фарсе, и действие развивалось в специально подготовленных для меня декорациях, в театре, где актеры знали и свою роль, и мою, а мне в комедии досталась роль простака. И я уже был готов пойти на попятный. Внутренние голоса называли меня дураком и наущали послать все к черту, воспользоваться визитом Командора и просить у него руки его дочери, и жениться на ней, как велит Господь. Подобные образы преследовали меня так неотвязно, что я задался вопросом, не Бог ли мне их посылает — в последней, полной любви попытке охранить меня. Я был польщен таким вниманием, такой приязнью Создателя. Но я задался и другим вопросом — уже из привычки к диалектическому анализу: а не дьявол ли мне их внушал? И это меня спасло, ибо я тотчас сообразил: Бог никогда не посоветовал бы мне жениться на Эльвире, ведь она была отнюдь не той женщиной, которая может направить мужчину на благую стезю. Дьяволово коварство привело меня в бешенство: подлое искушение добродетелью, соблазн вроде бы христианской жизнью, хотя в нее вкрапливалось великое множество ничтожных на первый взгляд мелочей — из тех, что как раз и способны завести всякого в преисподнюю, правда безрадостно, бесславно. Теперь я пришел к убеждению, что грешники, подобные мне, приносят лукавому только лишние хлопоты, ведь ему приходится с нами много возиться, мы вечно преподносим ему неожиданности, в любой момент можем поворотить все с ног на голову и ринуться в объятия Господа; потому — то дьявол всегда и отдавал предпочтение людям посредственным с их блеклыми грехами, тем, кто полагают себя вполне хорошими и не сомневаются, что попадут в рай, а оттого всю жизнь мучают окружающих своей несносной добродетелью. Но в тот миг, в миг колебаний, я еще до этого не додумался, Нет, сомнения мои были иного рода: мне казалось, что достойней принести покаяние, чем жениться на Эльвире. Может, так хоть ей удастся спасти душу, а ежели она станет моей супругой, мы оба неотвратно погубим себя.

Вот о чем размышлял я, ожидая Командора, в этот жаркий, непостижимый, пропитанный ароматами вечер, когда прикосновение ветерка к щеке напоминает женскую ласку. Какой поразительный отклик нашла во мне севильская ночь! Как остро, всем существом своим принимал я ее! Как успокаивала она меня, ублажала, какую будила жажду жизни! Да, я всегда сражался со своим чувственным телом, как святые боролись со своими. Тело мое влекло меня к супружеству и, скорей всего, из — за него я бы попал в Чистилище, ведь Чистилище уготовано Богом для посредственностей.

Командор влетел вихрем.

— С тобой что — то случилось?

Мы находились в патио. Клок лунного света падал на выбеленную стену, сзади темнели острые верхушки кипарисов, много ниже — апельсиновые деревья, еще ниже — цветы.

— Меня напугало твое письмо, — промолвил он.