Дон Хуан

— Точно. И все, кого я ни спрашивала, говорят то же, словно сговорившись. Так и должно быть. — Тут змея опять коснулась языком Евиной щеки и прошептала ей на ухо: — Но могло быть и лучше.

— Правда?

— Куда как лучше, если бы Господь не украл у нас часть наслаждения.

— Что ты говоришь!

Змея сделала вид, что готова прикусить себе язык.

— Ой, прости! Я ведь ничего не хотела тебе говорить. И проговорилась! Коснулась — таки секрета Господа.

Ева поднесла ей тыковку и дала напиться. Потом спросила, нравятся ли змее ее кораллы и изумруды, и если нравятся, она готова подарить их ей.

— Я ничего не скажу Адаму, — бросила она, приглаживая волосы. — Тайна останется между нами.

— Все очень просто. Как я уж сказала тебе, Он крадет у нас часть наслаждения. И делает это, потому что не может иначе. Он подпитывается нашей любовью, как ты — картошкой, а я — орехами. А не будь у Него любви…

— Не будь у Него любви… Что тогда?

— Не знаю. Наверно, Ему пришлось бы умолять нас…

— Чтобы Господь молил нас о чем — то?

Змея заговорила решительней.

— Да, именно умолять. А тогда посмотрим, дадим мы Ему что — то иль нет…

— А нам — то от того какой прок?

И тут Сатана чуть не совершил роковую ошибку. Он сказал было: “Власть”, но вовремя поправился:

— Большее наслаждение. Неизмеримое наслаждение, как то, что получает Бог. Достаточно вам с Адамом отказаться отдавать Ему ту любовь, что исходит от нас, достаточно вам замкнуться в себе и радоваться собственному наслаждению, забыв о других, и мы, женщины, станем много краше. Ведь мы хорошеем именно от наслаждения. Разве ты не заметила, что если твой мачо утомлен и быстро засыпает, на другое утро ты не так счастлива?

— Адам до сих пор никогда себя не ронял…

— Ах, погоди судить… Мужчины, когда устают, предпочитают спать. Но принадлежи наслаждение только нам, женщинам, мужчины не чувствовали бы усталости, ведь если нам оно дарит красоту, им оно дает силу.

Вдруг Ева заторопилась. Она вспомнила, что ее ждет Адам, и подарила змее тыковку с остатками молока.

В ту ночь Ева загородила вход в пещеру кучей сухих веток.

— Зачем ты это делаешь?

— Мне пришло в голову, что так мы будет совсем одни.

— Одни? О чем это ты?

— Одни — ты и я. И луна не станет нас освещать, и…

Адам уселся на пол.

— Ты ведь знаешь, что в этот час все Мироздание отдает себя любви, а мы, здесь, впитываем этот чудесный поток и дарим его Господу… Раньше я знал, что значит быть одному. Теперь одиночество невозможно, а кроме того — достойно осуждения с моральной точки зрения.

Ева состроила недовольную гримаску.