Дорога в Гандольфо

Лилиан посмотрела куда-то вверх рассеянным взглядом — точно так же, как это совсем недавно делала Энни в «Савое». Как и Энни тогда, она предалась воспоминаниям, которые, по всей вероятности, доставляли и ей удовольствие.

— Да Хаукинз же всю свою жизнь провел в армии, — проговорил Сэм. — Он постоянно бегал, прыгал, убивал и пытал. И чтобы выжить, он просто обязан был постоянно находиться в форме, поскольку другого выбора у него не было.

— Ты не прав. Просто Мак понимает, как важно развить свои способности до предела. И однажды он мне сказал, что... Впрочем, это не важно.

Она убрала руку с груди Сэма и взяла очки.

— Ну уж нет! — возразил Сэм, подумав о том, что спальня в этом немецком отеле вполне может служить продолжением таковой в «Савое» и что жены Хаукинза отличались индивидуальностью. — Я непременно хочу знать, что сказал тебе однажды Мак.

Лилиан взяла очки обеими руками.

— Твое тело должно служить реальным продолжением разума, доведенного до совершенства и не подвергаемого злоупотреблениям.

— Мне больше нравится другое: «Если ты попытаешься слишком уж изменить свою внешность, то... лишь запутаешься вконец».

— Что?

— Это то, что он тоже говорил. Возможно, я не понимаю, но интеллект и тело являют собой два противоположных полюса. Я мог бы представить, что полететь с Эйфелевой башни — пустяк для меня, но никогда не стал бы пытаться сделать это.

— Потому что это нереально и даже неправильно с позиций разума. Но ты мог бы натренировать свое тело, чтобы достичь определенного равновесия между ним и интеллектом в рекордно короткое время. И это было бы уже реальным. физическим воплощением твоих идей, подсказанных воображением. И очень важно попытаться сделать это.

— Что? Спуститься с Эйфелевой башни?

— Да, если только к полету с нее относиться серьезно.

— Как можно вообще говорить о чем-то серьезно, если следовать всей этой схоластической белиберде? Ты ведь считаешь, что если ты о чем-то думаешь, то должен попытаться довести свои мысли, — насколько, конечно, это возможно, — до их воплощения в физическом плане.

— Главное — не оставаться инертным.

Лилиан возбужденно взмахнула руками, и простыня слетела с нее.

«Непреодолимо прекрасные!» — подумал Дивероу.

Но ее груди были в этот момент недосягаемыми для него, поскольку женщину увлек спор.

— Все это намного сложнее или, наоборот, намного проще, — сказал он, — чем кажется на первый взгляд.

— Поверь мне, не проще, а намного сложнее, — возразила Лилиан. — Вся тонкость кроется в кажущейся очевидности некоторых посылок.

— Ты и в самом деле веришь в эту спорную концепцию, не так ли? — спросил Сэм. — По-моему, в основе такого подхода лежит представление о том, будто борьба неизбежно дает чувство удовлетворения. Не так ли?

— Думаю, так оно и есть. Это своего рода самоцель — пытаться воплотить в действительность то, что представил в своем воображении. Убедиться в своих возможностях.

— И ты веришь в это, — констатировал Сэм.

— Да. Ну и что?

— Поскольку в данный момент воображение работает у меня очень слабо, я не в состоянии более дискутировать на эту тему. К тому же я ощущаю потребность в физическом воплощении испытываемых мною чувств, чтобы убедиться в своих возможностях. Естественно, в разумных пределах.

Сэм вылез из-под одеяла и уселся так, чтобы видеть ее лицо. Взяв у нее очки. он сложил их и небрежно бросил на пол, у самой кровати. Потом протянул руку, и она отдала ему меню.

Глаза Лилиан сияли, на губах играла легкая улыбка.

— Я все удивлялась, чего ты ждешь! И тут зазвонил нацистский телефон.

Голос на другом конце провода принадлежал человеку, который, по всей видимости, учился некогда английскому по военным фильмам братьев Уорнеров. Каждое произнесенное им слово звучало ужасно.

— Нам не следует говорить с вами по телефону.

— Тогда перейдите на другую сторону улицы и откройте окно, — раздраженно ответил Дивероу. — И мы будем кричать во все горло!

— Для нас главное сейчас — время! Я предлагаю вам спуститься в холл и расположиться в кресле у окна, справа от входа. В руке держите сложенный пополам номер «Шпигеля». Каждые двадцать секунд вы должны закидывать ногу на ногу...

— Сидя в кресле?

— Если вы это будете делать стоя, то сойдете за ненормального.

— А вдруг кресло будет уже занято?

Затяжная пауза выражала одновременно и раздражение и затруднение. Затем послышался короткий, странный звук, вызывающий в воображении ассоциации с визжащим поросенком.

— Вы сгоните этого человека с кресла! — последовал вслед за хрюканьем ответ.

— Но это же глупо!

, — Вы сделаете то, что я вам говорю: сейчас не время для дискуссий! Затем к вам подойдут. Через пятнадцать минут.

— Но послушайте! Я только что встал и даже еще не завтракал! Да и побриться мне не мешало бы...

— Я сказал: через пятнадцать минут, майн герр!

— Я же голоден!

В ответ послышалось щелканье, и связь прервалась.

— Черт бы его побрал! — выругался Сэм, поворачиваясь к Лилиан и ожидая, что она скажет. Но той уже не было на кровати. Одетая в его банный халат, она стояла по другую ее сторону.