Дорога в Гандольфо

Связанные, например, с такими обстоятельствами, как быстрый уход с поля боя.

У него должно быть ровно сорок миллионов. И он был готов уже заняться своим третьим инвестором.

Генрихом Кёнигом из Берлина.

Иметь дело с герром Кёнигом оказалось куда как сложно. В то время как Сидней Дэнфорт занимался своими операциями в Чили, а Анджело Деллакроче крайне небрежно обращался со своими средиземноморскими платежами и вел слишком широкий образ жизни. Генрих Кениг не совершал очевидных ошибок, живя спокойной, размеренной жизнью сельского помещика в мирном сельском городишке и двадцати с лишним милях от Берлина.

Но двадцать два года тому назад этот же самый Кениг блестяще играл и весьма опасную игру. В игру. на которой он не только сколотил состояние. но и обеспечил первоначальное накопление капитала и процветание своим разнообразным предприятиям.

Во времена расцвета «холодной войны» Кениг был лисиным агентом, специализируясь в основном на шантаже. Он начал с того, что стал поставлять секретную информацию на одиночных агентов, затем занялся вымогательством, вытягивая крупные суммы с тех, кто, опасаясь разоблачения, готов был на все. Причем деньги он получал от противоборствующих разведок. И очень скоро добился от многих стран, зависевших экономически от воли противостоявших друг другу двух гигантских миров, исключительных прав на бестарифную торговлю для своих новых компаний. А потом ему с ловкостью Мефистофеля удалось вынудить Вашингтон, Лондон, Берлин, Бонн и Москву вывести его фирмы из-под действия тех законов, которые распространялись на подобные предприятия. И добился этого Кениг благодаря тому, что объяснил каждому, что расскажет другим о кое-каких нелицеприятных фактах из его прошлой деятельности.

Впоследствии, к весьма большой радости многих правительств, Кениг ушел со сцены. Он создал свою империю буквально на трупах и покалеченных телах почти половины чиновников и предпринимателей Европы и Америки. Сам же остался в неприкосновенности благодари целой системе ответных репрессивных мер, готовой быть запущенной в любой момент. А какой чиновник, министр или государственный деятель, включая и главу правительства, мог позволить себе приблизиться к ящику Пандоры с его ужасами? Таким образом, Кениг оставался в такой же безопасности и после своего ухода со сцены, в какой находился и во времена своей бурной деятельности.

Во главу своей политики Кёниг ставил страх. Хотя этот страх и мог исчезнуть, если человеку становилось наплевать и на реакцию и на репрессии — и на правительственном, и на промышленном, и на международном уровнях.

И вполне естественно, этим же оружием воспользовался и Хаукинз.

Все дело в том. что существовала целая армия жертв Кёнига, которые не задумываясь пошли бы на его убийство, если бы были уверены, что таким образом они обеспечат свою безопасность и об их грехах никто больше не узнает. И Хаукинз решил прибегнуть к угрозе полного разоблачения великого мошенника.

Конечно. Кёниг поймет всю логичность такого подхода Хаукинза к делу, от которого зависят его судьба и состояние. Вне всякого сомнения, он сможет предвидеть и ту реакцию, которую бы вызвали посланные нескольким сотням чиновников разного ранга, бродящий по коридорам власти во многих странах мира, пространные телеграммы. Да, конечно, Кёнигу, оглушенному огромным перечнем имен, дат и событий, придется капитулировать.

Собрав разбросанные на кровати копии документов, Хаукинз сложил их по порядку в стопки и отнес к стоявшему перед кушеткой чайному столику. Усевшись на кушетку с красным карандашом в руке, он принялся обводить по два или по три параграфа на каждой странице.

Все шло прекрасно. Оставалось только произвести реальную оценку своих возможностей и тех фактов, которые позволили бы еще более увеличить эти возможности. То есть заново все проверить.

Хаукинз взял копии и, подойдя к письменному столу, разложил их перед телефоном. Потом взял трубку. Все. Теперь он был готов начать спокойное и бесстрастное перечисление фактов о двойной международной деятельности, которое и должно было смутить Генриха Кёника до глубины души.

И ему поневоле придется расстаться с десятью миллионами долларов.

С черными от усталости кругами под глазами Сэм Дивероу стоял перед таможенником в берлинском аэропорту Темпельхоф, ожидая того момента, когда лающий неонацист, проверявший бумаги и багаж, отпустит его. Боже, думал он, — дай немцу печать, и он лишится рассудка.