Дорога в Гандольфо

— Женщин мы найдем, — заверил Хаукинз. — Попозже я разведаю местность, — понятно, без палаток и пробных занятий. А наш советник отправится тем временем в Цюрих, чтобы уладить кое-какие финансовые дела... Как ты думаешь, Сэм, сколько понадобится тебе на это времени?

Дивероу должен был сделать над собой усилие, чтобы вникнуть в вопрос, столь сильное впечатление произвело на него безусловное влияние, которое оказывал Маккензи на Джинни. Согласно банку данных она развелась с Маккензи более двадцати .лет тому назад, но вели себя с ним, как школьница с любимым учителем.

— Что ты сказал? — Сэм понял вопрос, но нуждался хотя бы в нескольких секундах, чтобы обдумать ответ.

— Как долго пробудешь ты в Цюрихе?

— Один день, от силы — полтора, если не встретится каких-то осложнений. Многое будет зависеть от банка.

Думаю, переводы из Женевы оформят шифрограммой, но я могу и ошибаться.

— А нельзя ли предотвратить возможные осложнения горшочком с медом? — поинтересовался Маккензи.

— Попытаться можно. Как говорится, с учетом взаимных интересов. Время не терпит, сумма же немаленькая. Банк-депозитарий не отказался бы от нескольких тысяч долларов, которые мы могли бы провести по документам как поощрительное вознаграждение.

— Черт побери, сынок, да понимаешь ли ты сам, что говоришь? Как здорово все у тебя выходит?

— Это элементарная бухгалтерия. Для адвокатов тяжбы с банками — их хлеб. Они изыскали намного больше способов ловчить к собственной выгоде, как и в интересах других, чем племена, промышлявшие бартерными сделками. Опытный юрист прибегает всякий раз к той уловке, которая в данный момент в наибольшей степени устраивает его.

— Ты слышишь, что он говорит, Джинни? Не правда ли, в этом парне есть кое-что?

— Ты великолепен, Сэм, я признаю это, — сказала она и затем обратилась к Хаукинзу: — Знаешь, Мак, поскольку управляющий замком отлично справляется со своими обязанностями, не съездить ли и мне с Сэмом в Цюрих, чтобы составить ему компанию?

— Блестящая идея! Не знаю, как я сам не додумался до этого.

— Не представляю, чтобы ты упустил вдруг такое, — заметил спокойно Дивероу. — Вы оба так добры ко мне!

Откуда только не прибывали в Махенфельд отобранные Хаукинзом офицеры. На железнодорожной станции в Церматте их встречал шофер по имени Рудольф — с раскосыми, как у кошки, глазями, золотыми зубами и в черном берете. Он крутился с приезжающими целых два дня.

Первым появился критянин. Он добрался до места без всяких происшествий. А это означало, что ему удалось беспрепятственно пересечь несколько государственных границ под неусыпным оком высококвалифицированных представителей власти и прибыть благополучно с фальшивым паспортом на руках в город Церматт. Но здесь офицера ожидали новые испытания: несмотря на полное соответствие всех условных отличий в одежде полученному Черным Беретом описанию, Рудольф не признал незнакомца и посему категорически отказался посадить его в свое «итальянское такси».

Произошло же это недоразумение из-за того, что в банке данных по Криту, имевшемся в распоряжении службы «Джи-2», не содержалось и намека на то, что отобранный Хаукинзом офицер — чернокожий. «Засветившийся» некогда агент с ученой степенью доктора наук, первоклассный специалист по аэронавигации, долгое время — пока русские хорошо ему платили — симпатизировавший Советам, обладал до удивления черной кожей. Это-то и сбило Рудольфа с толку. И Маккензи пришлось прибегнуть к нескольким весьма энергичным выражениям в телефонном разговоре с Черным Беретом, прежде чем тот посадил наконец «черномазого» на заднее сиденье своего автомобиля.

Следующими прикатили марселец и стокгольмец. Прошедшей ночью они встретились на бульваре Георга Чинкве в Лос-Кальвадосе и, восстановив давнее знакомство, тянувшееся еще с тех дней, когда оба делали деньги и у союзников, и у нацистов, вместе вылетели из Парижа, страшно обрадованные тем обстоятельством, что направлялись в одно место — к некой «желтой горе» в Церматте. У Рудольфа не было неприятных неожиданностей с марсельцем и стокгольмцем в частности и потому, что они «вычислили» его раньше, чем он их, отругав при этом за допущенную им оплошность при опознании.