Дороги и люди

Весь день играла музыка, с речами выступали журналисты и писатели, пели популярные артисты... Здесь-то я и встретил Дитера Нолля. Он стоял за прилавком киоска «Нойес Дойчланд» и продавал свой новый роман «Киппенберг», который давно уже исчез из магазинов. Выстроилась длинная очередь, и каждый, отходя от киоска, разглядывал автограф известного писателя. Наконец Нолль как-то виновато улыбнулся и сказал:

— Все. Больше книг нет.

Был он в светлой куртке, таких же брюках, в модных, немного грубоватых туфлях и с неизменной трубкой. Выглядел Нолль весьма моложаво, и я сказал ему об этом.

— Еще бы, — ответил он, — я продал сейчас сто «Киппенбергов», и большинство покупателей были девушки.

— А когда вы будете продавать свой следующий роман? Неужели... — я не закончил фразу.

Дитер Нолль рассмеялся:

— Понимаю, понимаю. Нет, следующую книгу я напишу гораздо быстрее. Долгая работа над «Киппенбергом» даст мне теперь большой выигрыш во времени. Труд ведь всегда окупается сторицей. Новый роман я напишу за пять лет. Значит, через пять лет снова помолодею, потому что надеюсь, вот так, как сегодня, буду продавать его красивым девушкам на Александерплац.

ПРОСТОТА ДУХА

Это был его второй приезд в Армению. Впервые он побывал здесь в 1935 году. Тогда познакомился и подружился с Егише Чаренцем. И Чаренц сказал ему: «Ты пишешь по-английски, и все-таки ты армянский писатель». Спустя год в Нью-Йорке вышла книга Уильяма Сарояна «Вдох и выдох» с авторским посвящением: «Английскому языку, американской земле и армянскому духу».

И вот он снова в Армении. Для него это не экзотическая страна, а родной край, земля его предков, где он слышит язык, на котором мать учила его молитве в калифорнийском городе Фресно — туда привела ее горькая доля таких, как и она, скитальцев из западно-армянского города Битлиса.

Чаренца уже не было... Был его друг — поэт Гурген Маари, ставший другом и Сарояна. Подружился он и с прозаиком Рачием Кочаром — умным собеседником, владевшим различными армянскими диалектами, в том числе битлисским, и с драматургом Ашотом Папаяном, чьи родители, как и у Сарояна, родом из Битлиса. Да мало ли с кем свели его насыщенные встречами яркие осенние ереванские дни 1960 года?

Непосредственный, импульсивный, быстрый в движениях, он тогда, в свои 52 года, казался непоседой. На представлении своей пьесы «В горах мое сердце» трижды вставал с места и, нагнувшись, быстро пересаживался в другой ряд. Невольно думалось: как же он подолгу сидит за письменным столом?

А за стол Сароян садится ежедневно. Даже когда находится в путешествиях. Вот и в те дни он каждое утро отстукивал на машинке, которую повсюду возит с собой, три-четыре странички, а то и больше — и только после этого выходил из гостиничного номера. Иначе как бы он мог создать свыше тысячи рассказов, больше двадцати романов и пьес, написать множество сценариев, очерков, эссе, как?

———

Сестра Кочара пригласила Сарояна к себе в село Джанфида — недалеко от Еревана.

Приехали к обеду. У дома собрались сельчане поглядеть на знаменитого писателя. Сароян вышел из машины и стал радушно здороваться со всеми: «Здравствуй, брат, здравствуй, сестра».

К дому прилегал виноградник. Из-под зеленых листьев выглядывали спелые желтые гроздья. Сароян быстро оказался среди лоз. Сорвал гроздь, попробовал:

— Такой в Калифорнии не родится.

— Кушайте, кушайте, — послышались голоса.

Он нарвал целую охапку и вышел из виноградника.

— Берите, кушайте, — предлагал собравшимся.

Никто, конечно, не брал. Обеими ладонями прижимая к груди гроздья, он стал подниматься по лестнице, вдоль которой стояли хозяева дома — взрослые и дети.

— Берите, кушайте, — продолжал он.

Все заулыбались.

— Странно, такой почтенный виноград, а вы не пробуете.

Он любит слово «почтенный» и часто «прикладывает» его к людям, предметам, животным.

Уселись за стол. Гроздья он аккуратно положил рядом с собой. Кочар провозгласил тост за гостя. Сароян пригубил рюмку и закусил виноградинкой.

— Теперь давайте выпьем за этот виноград, за эту землю и за руки, что оживляют ее, — сказал Сароян.

Всегда трудно угадать, что сейчас скажет Сароян и что он, непоседа, сделает. В самом разгаре обеда, когда внесли дымящиеся душистые шашлыки и появились шампуры с нанизанными на них крупными, чуть подгоревшими, будто покрытыми красно-черной политурой, помидорами, зеленым перцем и густо-синими баклажанами, Сароян вдруг встал, взял высвободившийся шампур, обошел стол, надел чью-то папаху и уселся на тахту, поджав под себя ноги и взлохматив свои черные усы.

— Похож я на фидаи?[35]

Похож?

— Шашлык остынет, — заметил ему Кочар.

— Не беда, лишь бы память не остыла. Нужно помнить свое прошлое, тогда и шашлык и виноград вкусней будут.

Кто-то запел песню армянских фидаи.

Все подхватили. Пел и Сароян.

Прощаясь, он спохватился:

— А виноград? Мой виноград! Я сохраню косточки и посею их во Фресно. Пусть растет там армянский виноград.

Ашот Папаян — величавый, с бело-сизой гривой свободно спадающих на лоб волос, с грозным и в то же время ласковым взглядом больших глаз — статный, красивый мужчина.