Дороги, ведущие в Эдем

Не по годам рослый, костлявый пацан с грязновато-рыжими волосами и щелочками желтых глаз, он возвышался над одноклассниками — да и как не возвышаться, ведь остальным было лет по семь или восемь. Он дважды провалил экзамены в первом и сейчас отбывал второй срок во втором классе. Такой печальный итог сложился не из-за тупости Одда, напротив, Одд был смышлен, вернее сказать — пронырлив, но на нем лежала печать наследия Хендерсонов. Все семейство (а их было десятеро, не считая папаши Хендерсона, промышлявшего бутлегерством и не вылезавшего из тюрем, и все ютились в четырехкомнатном домишке рядом с негритянской церковью) было лениво и угрюмо, и каждый готов подложить тебе свинью. И Одд среди них еще не худший, только вообразите.

Семьи большинства учеников нашей школы жили еще беднее, чем Хендерсоны. У Одда хоть имелась пара ботинок, когда другим мальчикам, да и девочкам тоже, приходилось шлепать босиком в самую скверную погоду — вот как Депрессия ударила по Алабаме. Но никто, кого ни возьми, не выглядел таким опустившимся, как Одд, — тощее, конопатое пугало в пропотевших обносках, которыми побрезговал бы даже самый отпетый кандальник. Его можно было бы пожалеть, не будь он таким гадом. Все дети его боялись, не только младшие, но и однолетки и даже те, кто постарше.

Никто не отваживался драться с ним, если не считать одного раза, когда деваха по имени Энн Финчберг по кличке Громила, слывшая второй городской задирой, приземистая, но крепкая сорвиголова, не гнушавшаяся нечестных приемчиков в драке, набросилась на Одда сзади одним промозглым утром, и только трем учителям, каждый из которых, вероятно, желал, чтобы соперники поубивали друг друга, после долгих стараний удалось их разнять. Получилось вроде ничьей: Громила лишилась зуба и половины волос, а в левом глазу у нее расплылось сизое облако синяка (с тех пор зрение так и не восстановилось вполне), а Одд отделался сломанным пальцем и шрамами от ногтей на лице, с этими шрамами он не расстанется до того самого дня, когда над ним захлопнут крышку гроба. Потом месяцами Одд как только ни изворачивался, чтобы подбить Громилу на реванш, но Громила свое получила и держалась от него на приличном расстоянии. Я бы и сам так поступил, если бы он позволил, но, увы, я оставался объектом его неослабевающего внимания.

Учитывая время и место, жил я вполне безбедно, в старом доме с высокими потолками, расположенном на окраине города — там, где начинались фермы и лес. Дом принадлежал моим дальним пожилым родственникам — три старые девы и их братец-бобыль приютили меня под своей крышей ввиду сумятицы среди самых близких моих родственников. После попечительского сражения по вышеупомянутым причинам, которое и выбросило меня в эту эксцентричную алабамскую семью. Не то чтобы я был недоволен жизнью рядом с ними — более того, некоторые мгновения тех лет оказались самыми счастливыми в моем скорее безрадостном детстве, хотя бы потому, что самая младшая из двоюродных сестер, женщина лет шестидесяти, стала моим первым другом. Поскольку она сама была как ребенок (многие полагали, что и вовсе — младенец, и шептались, что она близнец бедного доброго Лестера Такера, бродившего по улицам в святом неведении), то понимала других детей, а меня понимала всецело.

Наверное, нелепо, что лучшим другом мальчишки стала старая дева, но мы оба выглядели странно и отличались опытом, так что наша дружба была неизбежна — два одиночества непременно должны были сойтись. Помимо часов, проведенных мной в школе, мы втроем: я, старушка Куини — наша вздорная рэт-терьерша, и мисс Сук, как все звали мою подружку, были не разлей вода. Мы собирали травы в лесу, рыбачили в затерянных ручьях (используя высохшие стебли сахарного тростника вместо удилищ), коллекционировали изысканные папоротники и прочие растения, которые потом приживались у нас в саду и разрастались в жестянках и ночных горшках. И все-таки большая часть нашей жизни протекала на кухне — фермерской кухне, где главенствовала огромная черная дровяная печь, частенько и темная, и сияющая одновременно.

Мисс Сук, чувствительная, как стыдливая мимоза, затворница, никогда не покидавшая пределов пригорода, совсем не походила на брата и сестер, последние были вполне приземленными особями, несколько мужеподобными дамами, управлявшимися с галантерейной лавкой и еще несколькими предприятиями. Их брат, дядюшка Б., владел овечьими фермами, разбросанными по округе. Поскольку он отказывался водить машину или вступать в контакт с любым движущимся механизмом, то ездил верхом, целый день трясясь в седле от одной фермы к другой. Человек он был добрый, хотя и неразговорчивый: пробурчит «да» или «нет», а вообще открывал рот, только чтобы поесть. За едой всякий раз наворачивал, как аляскинский гризли после зимней спячки, и именно мисс Сук вменялось в обязанность утолять его аппетит.