Дорогой длинною

Мотька был младшим сыном в семье, своего шатра не имел и жил с родителями. Те сразу приняли Варьку, тоже, видимо, подумав, что так будет лучше и для сына и для них. К тому же Илья дал за сестрой годовалую кобылу, новую перину, шесть подушек, самовар, три тяжёлых золотых перстня и двести рублей денег, что было, по таборным меркам, очень неплохо. Варька начала вести обычную жизнь молодой невестки: вскакивала на рассвете, носила воду, готовила и стирала на всю семью, бегала с женщинами гадать и ещё успевала опекать Настю и подсовывать ей куски. Мотька, конечно, видел то, что молодая жена живёт на две семьи, но не возражал: ему было безразлично. Илья никогда не видел, чтобы они с Варькой обменялись хоть словом, Мотька никогда не называл жену по имени. Сначала Илья хмурился, но Варька как-то сказала ему:

– Да перестань ты стрелы метать… Ты же лучше всех знаешь, почему он меня взял. И почему я пошла. Я ему как прошлогодний снег, так ведь и он мне тоже. Так что хорошо будем жить.

Илья вовсе не был уверен в этом, но спорить не стал: сестра и впрямь выглядела если и не особо радостной, то хотя бы спокойной. А раз так - пусть живёт как знает. Не глупей других, небось.

Начал он понемногу успокаиваться и по поводу Насти. Жене Илья ничего не говорил, но в глубине души отчаянно боялся, что таборные не примут её, городскую, ничего не умеющую, знающую лишь понаслышке, что в таборе женщина должна гадать и "доставать". И действительно, первое время в каждом шатре мыли языки, и Илья ежеминутно чувствовал на себе насмешливые взгляды. Он злился, обещал сам себе: как только кто откроет рот - по репку вгонит в землю кулаком. Но в таборе Илью побаивались, и в глаза ни ему, ни Насте никто не смеялся. Цыганки, правда, поначалу держались с Настей отчуждённо, ожидая, что городская краля будет задирать нос, и готовились сразу же дать достойный отпор. Но Настя безоговорочно приняла правила таборной жизни: не заносилась, не стеснялась спрашивать совета, не боялась показаться неумёхой, сама громче всех смеялась над собственными проахами, и в конце концов женщины даже взялись опекать её. То одна, то другая с беззлобными насмешками показывала растерянно улыбающейся Насте, как правильно развести огонь, укрепить жерди шатра или напоить лошадь.

Илья, который ещё в Москве приготовился к тому, что семью ему придётся как-то кормить самому, уже устал удивляться. Чего стоило одно то, что жена теперь вскакивала ни свет ни заря!

"Да спи ты, куда тебя несёт, успеется…" - ругался он сквозь сон, услышав тихое копошение рядом. - "В хоре-то, поди, раньше полудня не вставали…" "Не в хоре ведь." - резонно замечала Настя и выбиралась из-под полога в предрассветную сырую мглу. Таборные женщины уже рассказали ей, что идти в деревню на промысел нужно рано утром - позже все деревенские, кроме старых да малых, окажутся в поле. А до этого ещё надо было принести воды и поставить самовар… Со стряпнёй на костре тоже был смех и грех: Настя, которая не умела готовить даже в печке, то и дело бросала варево на углях и мчалась за помощью к Варьке. В конце концов в котелке оказывалось что-то неописуемое, что сама Настя грустно называла "гори-гори ясно" и боялась даже показать мужу.

"Плевать, дай сюда, съем!" - героически обещал Илья.

"Господи, да ты отравишься!" "Ла-адно… Не барин, небось." Впрочем, Варькины советы всё же помогали, и стряпня Насти с каждым днём становилась все лучше.

Первое время Илья не позволял жене болтаться с гадалками по деревням, но она упрямо настаивала на этом сама. Когда добытчицы скопом шли в ближайшее село, Настя храбро шагала вместе с ними, - босоногая, в вылинявшей кофте и широкой юбке. Илья не знал, смеяться тут или плакать.

Ведь всё равно, как ни старалась Настька, она выделялась среди смуглой галдящей стаи своим не успевшим загореть лицом и слегка испуганными глазами. К счастью, рядом неотлучно были Варька и старая Стеха, и Илья знал:

пока они рядом, жену не обидит никто.

Едва зайдя за околицу, цыганки крикливой саранчой рассыпались по хатам: гадать, ворожить, клянчить, лечить, творить особые, никому из деревенских не известные "фараонские" заговоры… Варька умудрялась за два часа погадать на судьбу в одном дворе, зашептать печь, чтобы не дымила, в другом, вылечить кур от "вертуна" в третьем… А ещё мимоходом научит некрасивую девку, как привадить женихов, присоветует суровому старосте, что делать, если сцепятся жена и полюбовница. А то всучит необъятной попадье мазь, "чтоб в серёдке не болело", и ухитрится втихомолку надёргать на её огороде морковки… О Стехе и говорить было нечего: та семьдесят лет провела в кочевье и даже не опускалась до воровства. Крестьянки тащили ей снедь сами, и без курицы удачливая бабка в табор не возвращалась.

Про Настю Стеха, незло посмеиваясь, говорила:

– Тебя, девочка, только как манок брать с собой! Поставить середь деревни и, пока гаджэ на твою красоту пялятся, все дворы обежать и всё, что можно, прибрать.