Дорогой длинною

Вёл он себя очень осторожно и два раза не свернул в Лушкин переулок лишь потому, что возле трактира ему встретились знакомые цыгане. А однажды, возвращаясь от неё, Илье пришлось делать огромный крюк задворками, потому что в конце переулка, возле Конной, явственно слышалась цыганская речь. Лушка обо всех этих предосторожностях, разумеется, знала и относилась к ним с пониманием, однажды даже сказав:

– Оно и верно, Илья, жену обижать незачем. Её у тебя Лизой звать?

– С чего ты взяла? - нахмурился Илья. Неприятное чувство царапнуло по сердцу.

– А ты меня всё время Лизой зовешь! - хохотнула Лушка. - Ежели не жена, так кто она? Ещё, что ль, к кому захаживаешь? Ну, жеребе-ец цыганский…

– Не твоё дело. - помолчав, сказал Илья. Лушка ничуть не обиделась и вскоре уже болтала о чём-то другом, но муторное ощущение так и не прошло, и Илья поспешил уйти. Впрочем, через неделю явился снова. Настя ни о чём не знала, и посему большого греха в этих своих хождениях Илья не видел.

Тем более, что весной, когда табор снимется из города, всё должно было закончиться само собой.

*****

… - У меня топлено! - как всегда, с гордостью объявила Лушка, и на этот раз Илья всерьёз обрадовался: к вечеру мороз усилился. Войдя, он стряхнул с волос снег, - к негодованию Лушки, тут же кинувшейся за тряпкой, – поочерёдно дрыгнул ногами, и промёрзшие валенки, громыхая, как жестяные вёдра, раскатились по углам.

– Господи, он ещё и соломы натрёс! - возмутилась Лушка, глядя на вываливающиеся из валенок Ильи клочья сена. - Хоть бы в колидоре посбрасывал!

– Ничего, не "Астория" у тебя тут. - Илья сбросил кожух, с удовольствием передёрнул озябшими плечами. - Чего звала-то?

– Говорю - соскучилась. - серые глаза Лушки смеялись, разрумянившееся, весёлое лицо показалось Илье почти красивым. - Коли ты не при деньгах, так я тебе полтинник сама одолжу. Ну, чаю, что ли?

Обычно Илья отказывался, но тут велел:

– Тащи.

Лушка, просияв улыбкой, бросилась, как была босиком, в коридор. Вернулась, тяжело пыхтя и еле волоча тяжеленный, исходящий паром самовар.

– Фу-у-у… У меня баранки есть, ежели хочешь, и даже сахар.

– Давай, живее только. И за полтинник не беспокойся, имеется.

Через час они в обнимку лежали под Лушкиным лоскутным одеялом. Лушка с закрытыми глазами, казалось, дремала; Илья из-под полуопущенных век смотрел на генерала Скобелева на стене, думал о том, чтобы не заснуть. Его сильно разморило от усталости, чая и тепла, но затяжной сон в Лушкиной постели грозил обернуться многими неприятностями, и Илья уже готов был вытолкнуть себя из-под одеяла насильно. По его расчётам, уже было около десяти вечера.

– Илья… - сонно, не открывая глаз, вдруг сказала Лушка. - Знаешь что?

– Что? - без особого интереса спросил он.

– Я, кажись, брюхатая.

Илья не сразу понял, о чём она говорит. А поняв, медленно отстранил Лушку и приподнялся на локте.

– Так беда-то в чём? Тебе впервой, что ли? Вытрави.

– Пять рублей у Агафьи.

– Не пять, а полтора! Я дам…

– Да нужно больно… - Лушка протяжно зевнула, открыла глаза. - Деньги-то есть у меня. Только уже поздно, боюсь. Не возьмётся Агафья.

– А что ж ты раньше-то?..

– Бог его знает… И в голову не пришло.

– Ну… а от меня чего хочешь? - помолчав, осторожно спросил Илья. - С чего ты взяла, что моей выделки? Мало ли к тебе нашего брата ходило… Может, енарала твоего?

– Может, и его… - Лушка вдруг усмехнулась. Повернувшись на бок, взглянула на Илью снизу вверх спокойными, немного презрительными глазами. - Эк тебя подбросило-то разом, цыган… Не трепыхайся. Мне от тебя ничего не надобно.

– Раз не надобно, чего языком метёшь? - обозлился Илья. Лушка ничего не ответила, лишь присвистнула сквозь зубы, по-мужски, и опять отвалилась на подушку. Илья молча поднялся и начал одеваться. Лушка не удерживала его, и от этого Илья злился ещё больше. С порога он всё-таки обернулся. Лушка лежала в той же позе, закинув руки за голову, с закрытыми глазами; казалось, спала. На её пухлых губах плавала странная улыбка.

Илья отвернулся и вышел, хлопнув дверью на весь коридор.

На улице в лицо ему ударила метель. В непросохших валенках тут же стало холодно, и Илья ускорил шаг. Из-за падающего стеной снега не было ничего видно в двух шагах, и Илья ориентировался только по мутному пятну фонаря в конце переулка. У трактира ему показалось, что кто-то окликнул его, но Илья не стал останавливаться. Через полчаса, сильно замёрзший и с ног до головы заметённый снегом, он добрался до окраины города и свернул на цыганскую улочку.

В доме, несмотря на поздний час, горели все окна. "Что это Настька керосин палит?" - удивился Илья, подходя к забору и толкая калитку. И замер, не войдя, услышав голос жены. Она пела, и через мгновение Илья забыл, что со всех ног спешил домой, что промёрз насквозь и ничего путёвого не ел с раннего утра. Просто встал, как вкопанный, возле калитки, прислонился плечом к мёрзлой перекладине и, глядя, как в свете фонаря летят бесконечные снежные хлопья, стал слушать.

Уж как я тебя искал,

Кликал, плакал и страдал,

Ах, да ты не слышишь,

Слова не промолвишь…

Так восчувствуй же, милая,