Дорогой длинною

Во дворе плясали цыгане. Дети вертелись под ногами взрослых, притопывали старики, в кругу хлопающих в ладоши и смеющихся женщин павой плыла Стеха, у которой под глазами лежали чёрные круги. Доктор Иван Мефодиевич сидел у забора на покрытой ковром скамейке, обняв свой саквояж, и улыбался, глядя на молодых цыганок, которые кланялись, проходя в пляске мимо него. Илью, который стоял в дверном проёме, обеими руками держась за притолоку, заметили не сразу, и ему пришлось заорать на весь двор:

– Стеха!!!

Тут же все головы повернулись к нему, песня оборвалась, и цыгане со смехом и гвалтом бросились на крыльцо:

– А вот и папаша объявился! Что ж ты, морэ, царствие небесное проспал?!

– Стеха! - Илья растолкал всех, бросился к старой цыганке. - Ну, что? Как?

Отчего меня не разбудили, злыдни?!

– Будили, а как же! - ехидно сказала Стеха. - Вшестером старались, Фенька так даже ухватом в тебя тыкала, - ничего! Лежал, аки дуб поверженный!

Оно, конечно, водицей надо было окропить…

– А Настя?..

– Да управилась твоя Настя! Под утро господь сподобил! Спит теперь. – Стеха вдруг улыбнулась, показав желтоватые, крепкие зубы, и ткнула Илью в плечо. - Сын у тебя родился! Пляши, морэ!

Илья молча сел на крыльце. Цыгане облепили его, засмеялись, заговорили все разом, захлопали по плечам, - а он не мог сказать ни слова, и даже улыбнуться в ответ на весёлые поздравления не получалось. Илья закрыл глаза, прислонился спиной к дверному косяку, вздохнул раз, другой, третий, и солёный комок, вставший в горле, слава богу, провалился. Радостные вопли цыган теперь доносились до него словно сквозь мешки с песком, и только командирский глас старой Стехи пробился отчётливо и ясно:

– Да отойдите вы от него, лешие! Все вон, кому сказано! Илья, не засыпай снова, поесть надо! Третий день не евши! Смоляко, не смей, говорю, спать!

Встань, иди сюда, нужно хоть кусок… Илья!!! Ну, что же это, люди, за проклятье господне… Но этого Илья уже не слышал. Потому что снова заснул, сидя на крыльце, прислонившись головой к дверному косяку и улыбаясь.

Глава 10

Сразу после поздней Пасхи в Москву пришли длинные тёплые дни. Солнце стояло высоко в ясном небе, сушило мостовые и немощёные улочки Москвы, грело деревянные стены домиков, пятнами прыгало по траве. В переулках Грузин запестрели лёгкие цветные юбки, суконные чуйки, летние пальто.

Вишни в палисадниках уже успели отцвести, и трава под ними была застелена, как снегом, нежными лепестками. Крупным бело-розовым цветом запенились яблони, сирень выпустила гроздья душистых лиловых соцветий, над которыми до заката вились и жужжали насекомые. Москва ждала раннего лета.

Митро вышел из дома в полдень. Сощурившись, он оглядел залитую солнцем Живодёрку, пропустил громыхающую по ухабам тележку старьёвщика, прикрикнул на гоняющую тряпичный мяч ребятню и не спеша пошёл через улицу к домику братьев Конаковых. Там было настежь раскрыто окно, и голоса Матрёши и Симки, в терцию поющих "Не смущай ты мою душу", разносились на всю Живодёрку.

Женские голоса смолкли, едва Митро в сенях хлопнул дверью. К нему вышел старший из братьев, Пётр, смуглый, высокий парень двадцати пяти лет с острыми чертами лица и хищной, опасной улыбкой разбойника с большой дороги, пугающей Петькиных покупателей на Конном рынке. Живодёрские цыгане, впрочем, знали, что старший Конаков - самое добродушное существо на свете, и постоянно ходили к нему занимать деньги, поскольку Петька одалживал без слов и тут же об этом забывал - к великому негодованию матери и братьев.

– О, Арапо! - обрадовался он. - Заходи. Сейчас бабы самовар…

– Я к тебе по делу. - сказал было Митро, но Конаков, не слушая, увлёк его за собой в горницу. Там навстречу гостю встали из-за стола младшие братья, поклонились невестки, улыбнулась Глафира Андреевна. Также Митро увидел Варьку, сидящую с краю стола с ситом в руках, которое она зашла одолжить. Поздоровавшись со всеми, Митро сел и, глядя на то, как Матрёшка наливает ему чай в стакан с серебряным подстаканником, спросил у Петьки:

– Кузьма не у вас?

– Нету… - Петька поскрёб затылок. Неуверенно предположил: - У мадам ты был?

– Заходил, говорят - не являлся.

– А жена что же?..

Митро только отмахнулся. Несколько минут он тяжело думал о чём-то, морща коричневый лоб. Петька озабоченно наблюдал за ним; затем осторожно спросил:

– Слыхал, морэ, что цыгане какие-то пришли? Стоят за Покровской, на второй версте.

– Не слыхал. - рассеянно отозвался Митро. - Рановато вроде пока цыганам. Варька, ваши-то, наверно, ещё и не снялись… Чей табор, знаешь?

– То-то и оно, что нет. - Петька опять почесал в затылке. С его лица не сходило озадаченное выражение. - Был я там вчера, смотрел… Странные они какие-то. С виду вроде бы цыгане цыганами, шатры поставили, лошади бегают… Богатые, бабы золотом обвешаны - глаза слепит! Одеты по-чудному как-то… А кони хорошие! Я подошёл было менять - а они человеческого языка не понимают!

– Романэс не знают? - Митро пожал плечами. - Может, они и не цыгане вовсе?

– Вот и я не пойму. Их старик ко мне подошёл, кланяется, говорит что-то.