Дорогой длинною

Лучше бы и вовсе не появлялся… Данка, которая и до этого не была слишком ласкова, теперь и вовсе, казалось, забыла о том, что у неё есть муж. В душе, впрочем, Кузьма был уверен, что виноват в этом не столько случайный гость в ресторане, который больше и не пришёл ни разу, сколько он сам. Зачем было тогда устраивать всё это свинство? Зачем было вести себя, как пьяный извозчик, рвать подаренное жене платье, бить её до крови? Кузьма невольно передёрнул плечами, вспомнив, как чуть не сдох со стыда на другой день, когда после ночи, проведённой в публичном доме, вернулся домой и увидел Данку - спокойную, не плачущую, с бледным, покрытым синяками и ссадинами лицом. Она, впрочем, поздоровалась с ним, как ни в чём не бывало, спросила, не хочет ли он есть - как будто ему кусок бы в горло полез… Кузьма не знал, как с ней теперь разговаривать; взял за плечи, попытался было попросить прощения, но Данка и слушать ничего не стала. Без улыбки, даже не взглянув, сказала: "Ты муж, твоё право." - и ушла на улицу с корзиной мокрого белья. Кузьма повернулся было к сидящей за столом и хмуро наблюдавшей за происходящим Варьке, но та только отмахнулась.

Ночью, когда Кузьма вернулся из ресторана, Данка уже спала. Он разделся, забрался к жене под одеяло, придвинулся, привычно нашёл тёплое плечо, грудь, шею… и остановился, услышав тихую брань сквозь зубы. Данка выругалась таким словом, которое он слышал только от пьяных оборванцев на Сухаревке, и Кузьме даже показалось, что он ослышался.

"Ты что сказала?" Она повторила - ненавидящим шёпотом сквозь зубы. Чуть погодя спросила:

"Ну, что присох? Давай… Только живо, я спать хочу." "Да иди ты к чёртовой матери!" - взорвался Кузьма, прыгая с постели.

Кое-как одевшись и уже шагая за дверь, он успел заметить, что Данка не спеша поворачивается лицом к стене и натягивает на голову одеяло.

После той ночи он пытался ещё два-три раза - ничего не получалось, хоть Данка и не ругалась больше. То есть, получилось бы, конечно, если бы Кузьма мог не обращать внимания на судорожно стиснутые зубы жены, не замечать, как Данка напрягается в его руках, словно ожидая удара, не чувствовать, с каким облегчением она откатывается на другой край кровати, когда Кузьма, растерянный и злой, выпускал её из рук. Он знал: других мужиков этим наверняка не остановить, делают своё дело и не смотрят ни на что, и правы они, конечно… но вот он, Кузьма, почему-то не может так.

Выяснять у Данки, в чём дело, было бессмысленно: на все его вопросы она отвечала: "Ты муж, делай что хочешь." И Кузьма видел - она не притворяется.

Первое время он, назло ей, по нескольку ночей подряд проводил у мадам Данаи, приходил под утро, пахнущий дешёвыми духами и помадой для волос "Резеда", бывшей в ходу у девиц из заведения, видел возмущённо поджатые губы Макарьевны, укоряющие глаза Варьки… и безмятежное лицо жены.

"Будь здоров. Есть хочешь?" "Хочу…" "Садись".

Вот и всё. Вскоре Кузьма вовсе перестал прикасаться к жене, довольствуясь толстой Февроньей из заведения и у неё же ночуя. Что толку позориться, если Данке, кажется, с жабой переспать легче, чем с собственным мужем?.. Синяки у Данки быстро сошли, жена снова начала выезжать в ресторан, учила новые романсы, пела, имела бешеный успех, принимала поклонников, приносила хору хороший доход, и Кузьма уже понимал: рано или поздно она уйдёт. Хотя бы и к тому же Сыромятникову, теперь все вечера просиживавшему у Осетрова и оставляющему цыганам огромные деньги.

Одного он только не мог взять в толк: почему Данка согласилась выйти за него замуж? Для чего? Ведь не тянул же он её на вожжах, не принуждал с ножом к горлу, сама пошла… но зачем? Зачем?!

Занятый тяжёлыми мыслями, Кузьма не следил за дорогой и очнулся только в конце Тверской, у поворота в Ветошный переулок. Впереди показалось здание Казанского подворья, трактир Бубнова - двухэтажное, широко известное в Москве заведение с бельэтажом и кабинетами. Знаменит трактир был тем, что, помимо великолепных верхних этажей и роскошно отделанных зал, имел ещё и так называемую "дыру": подвальный притон с дешёвым вином, женщинами и не прекращавшимися сутками баккара и преферансом. Место было мрачное, пользующееся недоброй славой, там происходили пьяные загулы, проматывались фамильные состояния, велась нечистая игра, часто перетекающая в драку с жертвами, но хозяин "дыры" имел свою руку в полицейском управлении, и бубновский трактир не закрывался городскими властями ещё ни разу.

Кузьме делать у Бубнова было нечего, и он собирался пройти мимо, на Лубянку, но внезапно мелькнувшая впереди, в дверях трактира, женская фигура заставила его остановиться на полушаге. Это чёрное барежевое платье, эта кружевная накидка были ему знакомы, а когда женщина, спрашивая о чём-то стоящего возле дверей огромного полового, полуобернулась к нему, он окончательно узнал Данку. Но… что она делает здесь, далеко от Грузин, в сомнительном трактире?