Дорогой длинною

Варька приехала в Смоленск тёплым майским вечером. Яблони и вишни давно сбросили лепестки, но город утопал в цветущих акациях, у всех заборов возвышались белые, красные и розовые мальвы, сараи и амбары плотно заросли белоголовой снытью и лебедой, вдоль дороги победоносно раскинули широкие листья лопухи. Возле рек и речонок, перерезающих город, играл на ветру камыш, вода морщилась и закручивалась в зеленоватые спирали, качалась осока, беззвучно резали воду водяные пауки. Когда в церквях звонили к обедне, колокольный звон медленно плыл в густом прогретом воздухе, расходясь по городу, словно круги по водяной глади, и долго не стихая. Стояли солнечные тихие дни конца весны, и Варька была уверена, что табора давно нет в Смоленске. Она заехала в город на всякий случай и была страшно удивлена, обнаружив в Цыганской слободе семью брата и Стеху со старшей невесткой.

Настя выглядела ужасно: Варька даже не сразу узнала её, а узнав, страшно перепугалась. Тяжёлые роды не прошли бесследно, почти месяц после рождения сына Настя не могла встать с постели, с ней оставались старая Стеха и Фенька, а табор уехал. В доме пахло травяными настоями и детскими грязными пелёнками, маленький Гришка, которому не хватало молока, орал с утра до ночи, и Стеха носила его подкармливать к соседям, где недавно родилась двойня. Настя, бледная, с серыми тенями под глазами, лёжа в постели, плакала:

– Стеха, Феня, поезжайте, за ради бога… Вам же в табор надо, Фенька, у тебя же дети, семья… Я встану, я уже сегодня вечером встану…

– Лежи, бессовестная! Встанет она, глядите! - шипела Стеха. - Где встанешь, там и упадёшь! Какой нам барыш, ежели ты тут помрёшь?! У Феньки пять детей, ещё и твоего шестым брать придётся! Дешевле тебя долечить, а там уж видно будет. Догоним их в Демидове.

Настя улыбалась сквозь слёзы, откидывалась на подушку. Вечерами упрашивала Илью:

– Поезжай за табором, я потом догоню… Илья только рукой махал. Куда ему было ехать одному? Сердце сжималось, когда он смотрел на Настю: почерневшую, худую, осунувшуюся, постаревшую разом на десять лет. Фенька как-то раз шёпотом сказала ему:

– Ты не бойся, чяво, это пройдёт. Отлежится, оправится - опять красавица будет. Таких, как Настька, ничего не спортит, на неё и через полвека на улице оглядываться будут.

Илья только пожал плечами, не зная, - радоваться последнему Фенькиному замечанию или огорчаться. Он уже приготовился к тому, что придётся сидеть в городе всё лето, но к концу месяца Настя всё-таки встала с постели - и больше уже не ложилась, как ни кричали в два голоса и ни уговаривали её Стеха и Фенька. Она всё ещё была бледной, жаловалась на то, что кружится голова, но уже старалась сама возиться по хозяйству.

Приезд Варьки вызвал бурный восторг. Стеха и Фенька, едва закончив обниматься и целоваться с прибывшей родственницей, немедленно начали собираться вдогонку за табором, в тот же день связали узлы, запрягли в телегу серую кобылу Ильи и, не дожидаясь следующего дня, укатили по пыльной дороге на Демидов. Илья не пошёл на Конный рынок, весь день ходил за сестрой по двору, мешая ей заниматься домашними делами, и выспрашивал:

– Ну, что там в Москве? Конаковы ещё торгуют? Петька Звезду продал, или всё дожидается? Дурак, я ему самую лучшую цену давал, больше и с гвардейцев не получит… Кузьма как, не женился ещё?.. Женился?! Не врёшь?! На ком?!.

Варька рассказала, как и на ком женился Кузьма, и Илья замолчал на целый час, сидя на крыльце и глядя на садящееся солнце. Уже в сумерках, когда Настя пошла укачивать малыша, он подошёл к Варьке, вешающей на верёвку бельё, и спросил:

– И как живут? Кузьма-то с этой?..

– Плохо. - коротко отозвалась Варька, расправляя на верёвке мокрую рубаху Ильи. - Как ей теперь жить хорошо? И с кем?

– Шляется, что ли?

– Данка-то? - удивилась Варька. - Нет… Вот Кузьма похаживать начал. Да ей, кажется, без вниманья. Думаю, что разбегутся они скоро. К ней гости разбогатые ездят - только у Настьки такие раньше были. Тысячами трясут.

Что ей Кузьма? Так, перебиться пока…

– Как Яков Васильич? - помолчав, осторожно спросил Илья. - Настьку не проклял?

– Знаешь, нет. - помолчав, ответила Варька. - Даже портрет её, который студент Немиров зимой рисовал, как висел в зале, так и висит, Яков Васильич снять не дал. Но, правда, и не говорит про неё ни слова. И другим говорить не позволяет. - она вдруг бросила развешивать бельё, повернулась к брату, блеснув глазами из темноты, вытерла руки о фартук.

– Ты не беспокойся. Я думаю, отойдёт он через год-другой, вы приехать сможете.

– Это Настька сможет. - буркнул Илья. - А меня он и через двадцать лет увидит - прихлопнет. Да не маши ты руками, сама знаешь… Расскажи лучше, как Арапо. Не женился, случаем, тоже?

– Угадал. - спокойно сказала Варька. Илья недоверчиво повернулся к ней.

– Шутишь?

– Какие шутки… Месяц назад девочку из болгарского табора украл.

– Ну и дела-а… - протянул Илья, запуская обе руки в волосы и старательно ероша их. Затем, не глядя на сестру, сказал:

– Так вот ты чего явилась…