Дорогой длинною

– Было… Было и прошло. Нет, не беспокойся, всё хорошо. Если что, мне бы рассказали давно. Знаешь ведь цыганок. Так бы языки и повырывала!

– Слушай, что ты с ним в трактир не ходишь? - помолчав, спросила Варька. - Хоть бы вечерами при тебе был. И деньги лишние никому не мешают.

– Нет… Куда мне! В хорах красота нужна. - Настя слегка дотронулась до шрамов на щеке.

– Но их же и не видно почти! Да ты посмотри, какая ты тоненькая! Другие бабы, шестерых родивши, кадушки кадушками ходят, а ты… У тебя же ни одной морщинки нет! А царапинки эти - такой пустяк, что и говорить нечего!

– Ой, Варька, да что ж ты меня уговариваешь? - Настя тихо рассмеялась. – Что я - девчонка без женихов? У меня, слава богу, муж, дети, - всё хорошо.

А в хоре я своё давным-давно отпела. Подожди, свежей заварки принесу.

Она встала, ушла в глубь комнаты. Варька, закусив губы, смотрела ей вслед.

Настя вернулась с мешочком чая. Быстро взглянула на Варьку. Словно прочитав её мысли, подалась к пятну света, обеими руками раздвинула тяжёлые пряди распущенных волос. В смоляно-чёрной массе отчётливо серебрилась седина.

– Вот, взгляни - вся белая, как ведьма! А Илье что… Знаешь, он ведь до сих пор чёрный, как головешка, без единого волоса седого. И бешеный такой же, как раньше, проклятый…

Варька молча пила чай. За окном голосила вьюга. Неожиданно в её пронзительный визг вплелась дробь кулаков по обледенелой двери:

– Эй! Настька! Открой! Это мы!

– Ну, наконец-то. - Настя встала из-за стола, накидывая на плечи шаль.

Дверь открылась, впустив клуб морозного воздуха, и в горницу, на ходу сбрасывая кожух, быстро вошёл Илья.

– Вот, Настька! Вот, это всё ты её учишь! - не поздоровавшись, сердито заговорил он. - Доиграемся мы до Сибири с этой девкой, на каторгу я с неё пойду! Родились и крестились, а такого не видали: взяла моду господ кусать!

– Господи, что случилось? - удивилась Настя. - Пашенной опять приехал?

– Ну да! - Илья в сердцах ударил кулаком по дверному косяку. - Приехал, и с компанией за полночь засиделись, чего мы им только не пели! Потом эта чертовка во двор вывернулась, воздуху глотнуть, а Пашенной - за ней. Может, сказать чего хотел, а эта дура, не разобравшись, его зубами ка-ак… Выгонят её из хора к чёртовой матери! Чтоб первого купца в городе кусать - где это видано?!

– Чего ж он такого сказать хотел, - подозрительно осведомилась Настя, – что она его зубами достала?

– Не знаю, не слыхал… - остывая, буркнул Илья. Бросив кожух на гвоздь, он провёл ладонью по волосам, стряхивая с них снег, шагнул в горницу - и увидел сидящую за столом сестру.

– Дэвла! Варька! Откуда ты?! Вот умница, что приехала! Да не обнимай меня, я мёрзлый, как солонина!

Варька, словно не слыша последних слов, повисла у брата на шее. Через его плечо увидела входящих в дом старших детей. Шестнадцатилетняя Дашка, улыбаясь, снимала лисий полушубок, разматывала облепленный снегом платок. Было видно, что громы и молнии отца ничуть её не напугали. Её чёрные и чуть раскосые, как у Ильи, глаза не мигая смотрели поверх головы Варьки в дальний угол. Её брат, красивый, тонкий, как девушка, мальчик, бережно стряхивал снег с футляра скрипки.

– Будь здорова, тётя Варя, - улыбаясь, сказал он, и тут же эхом отозвалась Дашка:

– Будь здорова, тётенька.

– Здравствуйте, маленькие. - Варька поцеловала обоих. - Ну, замёрзли?

Давайте-ка с нами чай пить.

Через несколько минут Илья и дети сидели за столом. Настя разлила чай в большие расписные кружки, но посидела со всеми недолго - сославшись на усталость, отправилась спать. Илья, ещё сердитый, вертел в пальцах сосновую щепку, молчал. Его сын не спеша прихлёбывал чай, что-то тихо говорил сестре, и та с улыбкой слушала его. Гришка был очень похож на мать, и Варька невольно залюбовалась тонкими и правильными чертами парня, большими чёрными глазами с длинными, изогнутыми, как у девочки, ресницами, густыми кудрями, ещё мокрыми от растаявшего в них снега. Дашка, в отличие от брата, была точной копией отца: высокие, резко очерченные скулы, нос с горбинкой, широкие, почти сросшиеся на переносице брови, крупные, красивые и ровные зубы. Её полураспустившаяся коса лежала на плече, и на каштановых, с золотым отливом прядях играл свет углей. Варька, болезненно морщась, всмотрелась в невидящие, слепые глаза Дашки.

– И ничего не поделаешь… - покосившись на сестру, глухо сказал Илья. – Поначалу-то, помнишь, мы все ждали - вдруг пройдёт. Старые-то цыгане говорили - проходит такое иногда. И по колдуньям её таскали, и свечи в церкви ставили, и что только Настька не делала… В Ростове однажды попа откуда-то приволокла, целую ночь кадил над ней… А всё без толку. Только недавно Настька угомонилась. Чего жилы рвать, раз уж судьба? Эх, знать бы мне тогда…

Шагу бы из Смоленска не сделал! Так бы всё лето на печи и пролежал!

– Брось. Ты-то чём виноват? Бог это сделал, а не ты.

– Ну, только богу и дела… - невесело усмехнулся Илья. - Не потащили бы мы с тобой Настьку в табор - авось ничего бы и не было.