Дорогой длинною

– Так то и не исторья никакая, паскудство одно. - Сыромятников вдруг хитровато усмехнулся и посмотрел на Данку своими жёлтыми, внимательными, совсем трезвыми глазами. - А помнишь ли, матушка, того поляка, Навроцкого? Ну, который тебе вот это платье подарил и деньги тут метал, как белуга икру… Да шалишь, брат, меня не перемечешь! Я своё завсегда возьму, коли возжелаю!

– И… что же? - внезапно осипшим голосом спросила Данка. Сыромятников довольно хохотнул, изо всей силы хлопнул Данку по колену:

– В "Московском листке" третьего дня пропечатали! Страшенный скандалище в номерах на Троицком подворье приключился! Четверо ден Навроцкий твой с секретарём австрийского посланника в баккара резались, австрияк продувшись по всем статьям оказался да, не будь дурнем, полицию привёл!

И взяли голубчика нашего с тремя колодами карт крапленых прямо на деньгах!

Готово дело, кутузка! Долгонько теперича от него Первопрестольная отдыхать будет!.. Да что с тобой, Дарья Степановна, белая вся сидишь? И глаза, как уголья, горят, спалишь меня, гляди, дотла! Взаправду, что ль, от дыма сигарного? Сейчас, погоди, окно высажу!

Сыромятников в самом деле полез было из-за стола, но Данка опустила ресницы и хрипло сказала:

– Сядь, Фёдор Пантелеич.

Купец, помедлив, сел, озабоченно поглядел на цыганку. Та сидела на краю стула прямая как струна, добела сжав кулаки, и на её скулах по-мужски ходили желваки. Посеревшие губы что-то чуть слышно шептали.

Обеспокоенный Сыромятников придвинулся ближе, прислушался. Ничего не поняв, нахмурился:

– Что-то ты, матушка, по-цыгански молишься, что ли?

– Кончились мои молитвы, Фёдор Пантелеевич. - глухо сказала Данка, не поднимая глаз. - Господи… Душно как здесь… А, всё равно теперь… Всё равно… Нечего ждать… И сидеть здесь нечего. Увези ты меня, Фёдор Пантелеевич! Прочь отсюда увези! За ради бога прошу!

Она говорила шёпотом, чтобы не слышали цыгане у дверей, но в шёпоте этом слышалось такое смятение, что Сыромятников неожиданно растерялся:

– Дарья Степановна, да ты вправду решилась? Что с тобой, душа моя?

Вина-то не пила вроде! Цыгане-то твои что тебе скажут? У вас ведь строго, обратно не возьмут, коли вот так, разом, постромки обрубишь…

– А ты никак труса празднуешь, Фёдор Пантелеевич? - жёстко, с издёвкой усмехнулась Данка. - То всё перья распускал: "Двадцать пять тыщ в хор плачу и увожу!", а теперь и задаром брать не хочешь?! О постромках моих волнуешься?! Ну и чёрт с тобой, я завтра графу Гильденбергу отпишу да с ним в Париж уеду!

– Да не дождётся, немчин пузатый!!! - опомнившись, загремел Сыромятников на весь кабинет, и Митро с Кузьмой у дверей тут же подняли головы.

Спохватившись, купец умолк. Приблизив к Данке перекошенное лицо с бешеными, налившимися кровью глазами, отрывисто прошептал:

– Чутку пожди и выходи с заднего ходу! Извозчик ждать будет! С собой ничего не бери! Не пожалеешь, мать моя, спасением души клянусь!

И, не глядя больше ни на Данку, ни на вскочивших ему навстречу цыган, быстро, грохоча сапогами, вышел из кабинета. Митро и Кузьма проводили его изумлёнными взглядами.

– Эй, сестрица, что это с ним? - Митро подошёл к Данке, закрывшей лицо руками. - Куда помчался? О чём говорили-то?

– Ох, да ну вас всех… - простонала Данка, не поднимая головы. - Господи, да что ж ты мне смерти не шлешь? Что ж мучаешь-то? Господи, ну зачем я тогда не утопилась, зачем, дура…Чего ждала, на что надеялась… Ду-у-ура… Митро коснулся её плеча, снова что-то сердито и встревоженно спросил, но Данка уже ничего не слышала. В голове отчаянно шумело, кровь била в виски, дрожали руки, а перед глазами всё стояла и стояла насмешливая черноглазая физиономия Навроцкого, и звучали в ушах его последние слова, которые Данка день за днём повторяла себе, дожидаясь его в ресторане:

"Не последний день живём, ясная пани…"

– Прощай, Казимир… - шёпотом сказала она. Резко поднялась из-за стола, запахнула на груди шаль и пошла к дверям.

– Данка, куда ты? - растерянно крикнул вслед Митро. Она обернулась с порога, улыбнулась дрожащими губами.

– Не поминай лихом, Дмитрий Трофимыч.

– Да стой ты, зараза, подожди! - рявкнул Митро, делая шаг за ней, но Данка уже выбежала в узкий, тёмный коридор.

– Кузьма! Что встал, дурак, беги за ней! Не видишь, помраченье на бабу нашло? Беги, поганец, муж ты ей, или нет?!

Кузьма не тронулся с места. Поймав взгляд Митро, он криво, неприятно усмехнулся, махнул рукой, опустился на пол и закрыл глаза.

Данка сломя голову мчалась к чёрному ходу, молясь о том, чтобы не споткнуться. Кто-то попадался ей навстречу, она слышала удивлённые возгласы, но, не отвечая и не оглядываясь, бежала всё быстрее. И вот – последний порог. Тяжёлая дверь, на которую Данка кинулась грудью, с визгом отворилась, порыв холодного ветра ударил ей в лицо, разметал волосы, сорвал шаль. И тут же - сильные мужские руки, запах водки и солёных огурцов, распахнутое пальто и хриплый шёпот:

– Ненаглядная моя… Богиня… Царица небесная… Пролётка ждёт, кони рвутся! Едем! Куда прикажешь, едем! Душу положу, всё отцово наследство тебе под ноги брошу! Однова живём!