Дорогой длинною

Илья пел вместе со всеми, стараясь не показывать испортившегося настроения. Он сам не знал, отчего вдруг так царапнула сердце эта встреча с господами. Может, просто по привычке… Ведь он на стену лез тогда, семнадцать лет назад, когда Настька сидела среди них и пела им романсы, и маленький Строганов, схватив её на руки, носился по комнате, выкрикивая стихи, а всегда над всем смеющийся Толчанинов со слезами на глазах целовал её руки. А Сбежнев, князь Сбежнев… Слава богу, хоть этого тут нет. "С ума сошёл, морэ? - испуганно спросил Илья сам себя. - Не перебесился, мало?" Он напомнил себе, что прошла куча лет, что Настька давно не та, что прежде, и господа - не мальчики, что никому уже не придёт в голову засунуть цыганскую девчонку в тройку и умчать к венцу, что они сидят и разговаривают с ней лишь по старой памяти. Но все эти уговоры не помогали. Не помогали, хоть плачь, - стоило Илье взглянуть на радостное, помолодевшее на десяток лет лицо Насти, с которого, казалось, исчезли бороздившие его шрамы, стоило услышать её смех, увидеть тонкую руку, тонущую в ладонях Толчанинова – так же, как прежде… "Принесло куму на родную сторону", - с неожиданной злостью подумал Илья и отвернулся. И только сейчас заметил, что мелодия изменилась. Гитары теперь играли плясовую в самом начале - медленном, притворно величавом. Спохватившись, Илья сменил лад, посмотрел на Митро – не заметил ли тот его ошибку? Митро поймал взгляд, но понял его по-своему и чуть заметно улыбнулся, кивнул - мол, смотри…

Илья скосил глаза. Тут же, словно только этого и дожидаясь, вперёд вышла Маргитка. Сбросив красную шаль, она положила её на стул, на миг подняла голову, коротко взглянула на Илью - как обожгла, - отбросила за спину косы и пошла плясать. Цыгане затянули погромче:

Ах, кашка манная, ночь туманная,

Проводи меня домой, моя желанная!

Маргитка шла так легко, что казалось, не ступает по полу, а плывёт над ним. Лишь изредка из-под красной оборки выглядывал узкий мысок туфельки. Ресницы её были опущены, полумесяцы больших серёг качались в такт шагам. Гитаристы брали на струнах короткие отрывистые звуки, лишь обозначая ритм, и Маргитка плыла по паркету в сиянии отражающихся свечей словно со стаканом воды на голове - ни единого лишнего движения, ни взмаха ресниц. В кабинете стало тихо, смолк разговор за столом, слышались лишь аккорды и шуршание платья. Мельком Илья заметил заинтересованный взгляд Насти, улыбку Зины Хрустальной. Это была знаменитая "венгерка", которой так славились московские цыганки.

Ах! - захлебнулась вдруг гитара коротким вздохом. Раз! - скользнула по полу узенькая подошва. Взмах! - разлетелись тонкие руки, обожгло из-под ресниц неласковой прозеленью, Маргитка замерла на миг, откинув голову. И - пошла, пошла, пошла сыпать тропачками^[113], и загомонили гитары, споря с этим перестуком, и только тут улыбнулась Маргитка. Снова отбросив за спину косы, она дрогнула плечами, забила чаще и чаще и пошла прямо к столу. И стояла перед господами с надменной улыбкой на губах, частя плечами до тех пор, пока капитан Толчанинов с насмешливым поклоном не протянул ей ассигнацию.

Гитары умолкли на коротком аккорде. Маргитка коротко кивнула и, не поворачивая головы на восторженные вопли, вернулась на своё место.

– Ох, какая… - бормотнул кто-то из цыган.

Илья обернулся - посмотреть, кто сказал, - и увидел глаза собственного сына. Опустив скрипку, Гришка смотрел на Маргитку так, что Илье захотелось сказать ему "закрой рот". Но сделать этого он не успел, потому что хлопнула дверь, и на пороге вырос двухметровый красавец с косой саженью в плечах, с седой головой и шестью бутылками шампанского в руках. Серые холодные глаза быстро обежали всех присутствующих, и Илья узнал графа Воронина.

– Ур-ра несравненной Насте! - гаркнул он, и пламя свечей задрожало, грозя погаснуть. - Чуть не загнал извозчика, так спешил! Настя! Прелесть! Поцелуй старинного друга!

Настя с улыбкой поднялась, протянула руки. Граф расцеловал её, обернулся к хору:

– А где Смоляков? - И прежде чем Яков Васильев успел ему ответить, сам нашёл глазами Илью. - А, вот он! Ну, помнишь, как меня чуть на тот свет не отправил?

Илья растерянно промолчал, подумав: надо же, помнит, сукин сын… Но Воронин рассмеялся и протянул руку:

– Не пугайся, сын степей, кто старое помянет - тому глаз вон. Признаться, я сам был виноват тогда. Ну, други, - за встречу! Яков Васильич, уважь старинного приятеля - "Не вечернюю"! И пусть моя Зина запевает!