Дорогой длинною

Илья только почесал в затылке. Хозяин ресторана и в самом деле был фигурой таинственной. Доподлинно про него было известно лишь то, что в Москву он прибыл в семилетнем возрасте из Ярославской губернии, откуда издавна набирали учеников в половые. Попал в ученье к владельцу известного трактира Тестову, в совершенстве изучил ресторанное дело, поднялся от мальчишки-посудомойки до буфетчика, а затем неожиданно для всех купил собственный трактир на Грузинской улице. Трактир был маленьким, грязным и безвестным: о нём знали лишь местные мастеровые да извозчики, наезжающие сюда с Тишинской площади "пить чай". За три года Осетров "развернул коммерцию" во всю ширь, сделал из вонючего закутка небольшой, но вполне приличный ресторан, завёл скатерти, салфетки и серебряную посуду и, наконец, пригласил к себе цыганский хор с Грузин, бывший тогда под управлением отца Якова Васильева. Извозчики и фабричные исчезли из обновившегося зала, и в ресторан Осетрова повалила "чистая" публика. И уже тогда никто не знал, откуда у Осетрова берутся деньги. Говорили разное: и что он торгует краденым, и что в подвале у него - тайная ювелирная мастерская, где "заныканные" на Тишинке золотые вещички переплавляются в лом, и что он содержит несколько публичных домов на Цветном бульваре - и тому подобное. Подтверждения, однако, всем этим домыслам не было, а вызвать на откровенность самого Фрола Васильича не удавалось ещё никому. Последнее затруднялось ещё и тем, что Осетров совсем не пил и требовал того же от своих служащих. Если он видел кого-нибудь из них хоть немного выпивши на работе - следовал немедленный расчёт, и любые уговоры, слёзные просьбы и раскаяние были бесполезны.

Уже сворачивая в "актёрскую", Илья обернулся и увидел, что Настя о чём-то говорит с Осетровым. Тот внимательно слушал, кивал и - небывалое! - улыбался в бороду. Илья, сердясь отчего-то, громко позвал жену. Та, на полуслове оборвав разговор, поспешила к нему.

Полчаса спустя хор вышел в зал. Илье всё казалось сном - давним сном из молодости, позабытой сказкой. Меньше года он пел в московском хоре, но сейчас из памяти один за другим всплывали картинки-воспоминания.

Огромный зал с красными панелями… Тяжёлые занавеси, сверкающий пол, свечи, сотни огоньков, искрами отражающиеся в паркете, в деках цыганских гитар, в бокалах с вином, запах дичи, белые скатерти, шёлковые платья, фрачные пары, взгляды, взгляды, взгляды… Как давно всё это было. Было и прошло.

Он и не думал, что когда-нибудь будет снова стоять с гитарой в руках во втором ряду вместе с Митро и Кузьмой и сзади смотреть на Настьку. Жена, однако, заняла место не в центре, как прежде, а с краю, где сидели цыганки постарше.

В середине устроились молодые плясуньи, и Илья видел прямо перед собой затылок Маргитки, разделённый аккуратным пробором. Духами от девчонки разило так, что он поморщился, с досадой подумал: как Яков Васильич разрешает? Сейчас распляшется, вспотеет, ещё больше вони будет.

Цыганский хор встретили вежливыми аплодисментами: вечер был в самом начале, пьяных ещё не было. Яков Васильич обычной спорой походкой вышел вперёд, поклонился залу, затем, повернувшись к хору, взмахнул гитарой.

"Сейчас "Тройку"…" - машинально подумал Илья. И всё же вздрогнул от неожиданности, когда гитары взяли дружный аккорд и три десятка голосов действительно грянули "Тройку" - так же, как и семнадцать лет назад. И голос Насти так же отчётливо слышался из первого ряда:

Запрягу я тройку борзых,

Тёмно-карих лошадей

И помчуся в ночь морозну

К милой любушке своей!

Илья пел вместе со всеми, брал аккорды на гитаре, однако посматривал в зал и думал о том, как изменилась публика за прошедшие годы. Раньше у Осетрова больше купцы сидели, редко кто из дворян наезжал - на Настю да на Зинку Хрустальную, военных много было - всего год после войны с турками прошёл.

А сейчас - всякой твари по паре… Штатских в пиджаках и сюртуках - пруд пруди, и не разберёшь - князь ли, граф, купец или босота разночинная…

Много было женщин, которые прежде вовсе не допускались в заведение Осетрова, и женщин, как определил Илья, приличных, не гулящих, в дорогих платьях и шляпах. Военных же вовсе не видать. Илья приметил лишь одного человека в военной форме - мужчину лет шестидесяти, с сильной проседью в чёрных гладких волосах, с широким разворотом плеч и прямой, несмотря на годы, осанкой. Он сидел за столиком у стены, держа в руке странную, длинную и изогнутую трубку, какую Илья видел у мадьярских цыган. Когда к его столику подошёл половой принять заказ, военный досадливым движением руки отослал его и продолжал рассматривать хор.

С растущим удивлением Илья понял, что смотрит он аккурат на Настьку.