Дорогой длинною

Сенька Паровоз стоял прислонившись к стене, озадаченно слушал поток непонятных для него слов, поглядывал то на Илью, то на Маргитку. А та вопила всё громче, размахивая руками и скаля зубы прямо в лицо Илье. С заворчавшего неба упали первые капли, но Маргитка даже не заметила их.

– Ты мне всю жизнь разломал! Ты всю меня по ветру пустил! Ты из меня свою подстилку сделал, и я теперь - сука?! Да как у тебя язык не отсох, старый мерин? Как у тебя глотка не сгорела?! Да чтоб твои глаза полопались и вылезли, чтоб твоя печёнка позеленела, чтоб кишки выпали наружу! Терпеть те-бя не мо-гу!!! - В ярости она сорвала с себя монисто - блестящие монетки брызнули в стороны, посыпались в грязь, одна ударила Илью по лицу. Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза, Маргитка уже взлетала по крыльцу. Ещё миг - и тяжёлая, разбухшая дверь захлопнулась за ней. В наступившей тишине ясно слышался звон гитар из ресторана.

– Ох, огонь-девка… - послышался мечтательный голос, и Илья вздрогнул, сообразив, что Паровоз так и не ушёл. - Что, мора, - огрёб по полной?

– Замолчи.

– Я-то замолчу. - Паровоз закурил папиросу, розовый свет на миг озарил его лицо, забился огоньком в тёмных, в упор глядящих на Илью глазах. - Ты вот что, Илья Григорьич… Отвязался б ты от неё, что ли.

– Что? - Илья не поверил своим ушам. Паровоз знает?..

– Отстань от девки, говорю. - Сенька затянулся, выбросил почти целую папиросу в грязь. - Тебе она без надобности, поиграешь - выкинешь. И молода она для тебя, как хошь. А я…

– А с тебя ей какой навар? - взял себя в руки Илья. - Не сегодня-завтра по Владимирке пойдёшь.

– Это как кривая вывезет, - ухмыльнулся Паровоз. - Но помяни ты моё слово - через неделю в хоре с тридцатью тысячами буду. С Дмитрием Трофимычем у меня давний уговор. Плачу деньги - и забираю девку. В Крым с ей поеду.

– Может, и женишься? - зачем-то спросил Илья.

– Может, и женюсь, - жёстко, без улыбки ответил Паровоз. - И запомни, этот разговор у меня с тобой последний. Я долго упрашивать не обученный.

И чичас бы с тобой не балакал, да Настасью Яковлевну жалко. Подошвы её ты не стоишь. Всё, прощевай.

– Ну, напугал… - сказал Илья в спину уходящему Семёну.

Тот не оглянулся и вскоре исчез в темноте, только чмокнула невидимая грязь, когда вор перепрыгивал через забор. Илья постоял немного на крыльце, слушая, как в чёрном небе рокочет гром. А когда налетевший ветер затрепал ветки клёнов и хлынул ливень, вернулся в ресторан.

*****

Домой приехали глубокой ночью, под проливным дождём. Бежать с Грузинской на Живодёрку было близко, но гитаристы боялись за инструменты, да и певицы закричали, что выстудят голоса, и молодым цыганам пришлось под дождём мчаться на угол Садовой за извозчиками. Со всем этим провозились больше часа, но когда пролётки, дребезжа и чавкая колёсами по мокрой земле, подкатили к Большому дому, там горели все окна. Цыгане, прикрывая головы гитарными футлярами и шалями, толпой помчались в дом.

Вместе с ними, забыв, что он сегодня в хоре за старшего, умчался и Ванька Конаков, и Илье, на свою беду задержавшемуся, пришлось рассчитываться с извозчиками. В дом он вошёл один, мокрый и злой. Первым, кто попался ему навстречу, был отчаянно зевающий Митро.

– Ну, как? - спросил Илья, хотя унылая физиономия Митро говорила сама за себя.

– А-а, черти вас всех раздери…

– Опять не слава богу?

– Ну да! Девятая уже! Совсем совесть потеряла, проклятая баба! Назло мне, что ли, она это делает? Режет, без ножа режет, оторва! Все по миру пойдём! Где я приданого на этот Смольный институт наберу, где?! Чёртова курица, семнадцать лет замужем, а рожать не выучилась!

– Да будет тебе… - проворчал Илья. - Какие твои годы? Даст бог, ещё сына родишь, а может, и двух… Твой Яшка один семерых стоит. И девки твои – красавицы, их и без приданого в два счёта цыгане расхватают.

– Твои бы слова да богу в уши… - отмахнулся Митро. - Ладно, как спели?

Как Дашка? Наши кучей влетели, орут, галдят - Дашка, мол, весь ресторан до рыданий довела!

– Так и было. - Илья сунул руку в карман, вытащил пригоршню колец. - Вот все до единого, спроси хоть всех наших.

– Верю, - зевнул Митро. - Кинь там в горшок, завтра сочтём. И иди спать, остальные вон расползлись уже.

Больше всего Илья надеялся, что Настька уже легла. Повалиться бы сейчас на кровать, уткнуться в подушку и заснуть… если выйдет. И не думать ни об этой потаскухе, ни об этом мазурике, ни о себе, старом дураке, ни о том, что кричала Маргитка, срывая с себя монисто и по-собачьи скалясь ему в лицо… Но войдя в комнату, Илья понял, что о сне нечего и думать:

на кровати сидела Дашка, Настя обнимала её, рядом стоял и улыбался Гришка с подбитым глазом, а сидящий на полу в обнимку с гитарой Яшка радостно, взахлёб тараторил:

– Я поначалу-то сам испугался! Всё, думаю, голос у ней пропал, или липитировала мало накануне, или под скрипку привыкла, а под гитару не пойдёт… Какое! Как взяла на "для тебя одного" наверх - мать моя честная!