Дорогой длинною

– Послушайте, Настасья Яковлевна! - он рассыпал по клавишам арпеджио, взял аккорд, вполголоса запел: - "Как хо-о-очется хоть раз, последний раз поверить…" Так?

– Да нет, Никита Аркадьич. Мне по-иному слышится… - Настя облокотилась на рояль, тихо напела: - "Любовь нельзя понять, любо-овь нельзя измерить…" Выше, понимаете? Тогда за самое сердце берёт.

– Любопытственный термин… - буркнул Рыбников, беря мощное фермато. – Но что-то гениальное в этом есть… Эй, Заволоцкий! Автора на сцену! Хватит краснеть, дуй сюда! Как, по-твоему, будет ли сдиезированный соль-минор должным образом "забирать за сердце"? "Любо-о-о-овь нельзя понять…"

– Боже правый, да не так! - раздосадованно сказала Настя. - Митро, поди сюда! Ну, ты-то понимаешь, что я хочу? Играй!

По лицу Митро было отчётливо видно, что он понимает ещё меньше Рыбникова, но готов играть что угодно - лишь бы Настя не загрустила снова.

Перехватив гриф гитары, он наугад взял несколько аккордов, и, к изумлению всех присутствующих, Настя радостно воскликнула:

– Да, так! Ещё! Играй ещё!

Вскоре и самовар, и пряники были забыты. Молодые цыгане, усевшись возле рояля, жадно следили за схваткой Рыбникова, Митро и Насти. Мелодию для новоиспечённого романса подобрали довольно быстро, спели несколько раз под одобрительное покряхтывание присутствующих. Стешка уже сорвалась было звать Якова Васильевича на прослушивание, но Настя снова забеспокоилась:

– Нет… Опять не то что-то… Владислав Чеславыч! Господин сочинитель!

Нельзя ли ещё строчечку? Сюда бы припев хорошо, просто сам просится!

– Но… как же? - растерялся Заволоцкий. - Матка боска, не слишком ли будет длинно?

– А вы ещё что-нибудь про глубь речную. Это самое красивое, - серьёзно сказала Настя. Свечи тронули оранжевым отсветом её лицо, заблестели в глазах. Она стояла в двух шагах от Ильи, и на какой-то миг ему даже показалось - вот-вот взглянет… Но она не обернулась. Выжидательно смотрела на смущённого студента: - Пожалуйста, Владислав Чеславыч! У меня уж и первая строчка есть! Что, если так: "Пусть эта глубь - безмолвная…"

– Пусть эта даль - туманная… - неуверенно продолжил Рыбников из-за рояля, и Настя восхищённо закивала. Вдвоём они уставились на Заволоцкого, который, нахмурившись и раскачиваясь на пятках, напряжённо думал.

Цыгане боялись и рот открыть и лишь заворожённо следили за качанием "господина сочинителя", сопровождающимся невнятным бормотанием:

– Размер совсем другой… Меняется рифма… С женской на мужскую… Чёрт знает что… "Пусть эта глубь - безмолвная… Пусть эта даль - туманная…" Хорошо, чёрт возьми! - он перестал качаться, обвёл цыган загоревшимися глазами. - Настасья Яковлевна, а что, если так - "сегодня нитью тонкою связала нас судьба"?

– Правильно! - хором закричали Рыбников и Настя. - А дальше?

– Твои глаза бездонные… - подсказал, усмехнувшись, Митро.

– Твои стихи бездарные… - буркнул в рифму Рыбников, но на шутника гневно обрушились всей компанией, и он, замахав руками, завопил: - Отстаньте, вражьи дети! Дальше вам любой раёшник сложит! Твои глаза бездонные – и губы твои алые! И руки твои белые! И грудь твоя безмерная… прощенья просим у дам-с… Ну же, Заволоцкий! Кто из нас, в конце концов, пиит?

"Пиит" наконец добился внимания, перекричав поднявшийся в комнате хохот. Он заявил, что если некоторые варвары и неучи закроют рот, то он прочтёт почти сложившийся в голове вариант припева.

Настя отчаянно замахала руками на цыган, и стало тихо. Заволоцкий, запинаясь, прочел:

Пусть эта глубь - безмолвная, пусть эта даль — туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба!

Твои глаза бездонные, слова твои обманные

И эти песни звонкие…

Заволоцкий запнулся, виновато пожал плечами. Цыгане все как один подались к нему, чувствуя - рождается что-то небывалое. Настя сжала ладони, как на молитве. Рыбников сморщился, словно от сильнейшей боли, застонал:

– Ну давай же, Владька! Давай, сукин сын! Сущий пустяк остался! "Твои глаза бездонные, слова твои обманные и эти песни звонкие…"

– Свели меня с ума… - вдруг раздалось с пола.

Тишина. Чье-то тихое "ах…"

– Не сгодится так? - хрипло спросил Илья.

Вокруг молчали. Илья видел два десятка ошеломлённых взглядов, буравящих его. Ещё месяц назад он сквозь землю бы провалился от такого внимания к своей персоне. А сейчас видел лишь чёрные, лихорадочно блестящие глаза Насти. Впервые за вечер она повернулась к нему.

– Ура! Браво! - грянул Рыбников. - Недурно пущено! Илья, да ты, оказывается, тоже поэт!

– "Судьба - с ума"… Довольно слабая рифма, - нахмурился Заволоцкий, но профессиональная критика утонула в радостном гаме.

Вся компания кинулась к роялю, но Митро с грохотом захлопнул крышку и, перекрыв своим басом взрыв возмущённых голосов, заорал, что романс должен пойти только под гитару, а петь должен только Илья.

– Настька! Ну скажи ты им, скажи сама! Кто лучше Смоляко споёт?!

– Никто, - хрипло сказала Настя, глядя в тёмное окно. - Илья… окажи милость.

За мёрзлыми стёклами летел снег. Красные язычки свечей дрожали, отражаясь на крышке рояля. Где-то в глубине дома мерно тикали часы.