Дорогой длинною

Перебивая их, чуть слышно всхлипывала гитара Митро. Негромко, вполсилы звучал голос Ильи:

Не нужно ничего - ни слов, ни сожалений,

Былого никогда нам больше не вернуть,

Но хочется хоть раз, на несколько мгновений

В речную глубину без страха заглянуть.

Пусть эта глубь - безмолвная, пусть эта даль –

туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба.

Твои глаза бездонные, слова твои обманные

И эти песни звонкие свели меня с ума…

Если бы это пение услышал Яков Васильев, Илья вылетел бы из хора в тот же день. Не хватало дыхания, голос срывался, пересохшие губы дрожали. Он пел, глядя поверх голов цыган в синее, покрытое ледяной росписью окно, словно со стороны слыша собственный голос. Впервые за полгода, проведённые в хоре, он видел, ясно видел то, о чём пел. Стояла перед глазами чёрная речная гладь, подёрнутая седым туманом, мутным пятном светился огонь на дальнем берегу. Даже холодную прибрежную сырость Илья ощущал всей кожей, и молчание воды, и лунный обманчивый свет, и бездонную, стылую глубину реки. И стояло перед глазами бледное лицо с двумя чёрными ямами глаз. Настя… Настя… Настя… Почему, за что? Что он сделал, чем обидел её? За что…

Гитара смолкла. В комнате повисла тишина. Илья стоял глядя в пол. Больше всего хотелось повернуться и выйти вон.

– М-да-а-а… - нарушил тишину задумчивый голос Рыбникова. - Это, пожалуй, будет посильнее "Невечерней"… Как вы думаете, Настасья Яковлевна… Настасья Яковлевна?!

Илья вскинул голову. И успел заметить лишь мелькнувший подол чёрного Настиного платья. Закрыв лицо руками, она молча метнулась прочь из комнаты. Хлопнула дверь. Стешка, ахнув, вскочила было, но нахмурившийся Митро поймал её за рукав:

– Сиди, кобыла…

– Ну вот, мы её расстроили, - огорчённо сказал Заволоцкий. - Не нужно было разводить эту вселенскую печаль, она ещё нездорова…

– Нет, брат, тут другое, - Рыбников ожесточённо поскрёб в затылке. - Да-а-а уж… Ну что ж, Илья, давай ещё раз? Репетнём? Что-то ты, душа моя, петухов пускать начал.

– Не буду, - процедил сквозь зубы Илья. И, не замечая обиженного взгляда студента, ушёл на диван. Там присел рядом с художником, про которого в пылу сочинительства все забыли.

Немиров, за весь вечер не проронивший ни слова, торопливо чиркал сточенным карандашом по бумаге. Илью он даже не заметил. Тот осторожно поднял с пола упавший листок бумаги. Усмехнулся, рассмотрев собственную физиономию с тем самым выражением на ней, которое Яков Васильев называл "всю родню похоронил". Получилось очень похоже. Заинтересовавшись, Илья глянул через плечо Немирова.

Даже в небрежном, сделанном на скорую руку наброске легко узнавались Настины черты. Фигура, одежда были изображены лёгкими торопливыми линиями - художнику явно не хотелось задерживаться на них. Зато, казалось, половину листа заполняли огромные, широко раскрытые глаза. Чёрные глаза Насти, полные слёз. Художник захватил тот момент, когда она, стоя у рояля и сжав ладони, слушала новорожденный романс. Илья в тот миг не смел и взглянуть на неё. "Твои глаза бездонные, слова твои обманные…" - снова вспомнилось ему. Сглотнув вставший в горле ком, он хрипло сказал:

– Хорошо вышло…

– Ты находишь? - рассеянно отозвался Немиров, стирая пальцем какой-то ему одному заметный недостаток на рисунке. - Редкой красоты девушка, мой друг… Несомненно, в её лице есть что-то библейское… Что с ней? Она, кажется, страдает от любви? С неё нужно писать Агарь в пустыне… Наверное, я буду просить её позировать.

– А это куда денете? - кивнул Илья на рисунок.

Студент, опустив карандаш, изумлённо взглянул на него. Усмехнулся краем губ. Илья отвёл глаза. Понизив голос, попросил:

– Продайте, барин. Вам на что, вы ещё нарисуете… Сколько хотите?

– Изволь, - Немиров протянул ему набросок. - Возьми в подарок. А ты, я вижу, всерьёз…

– Чепуха! - оборвал его Илья, поспешно пряча за пазуху рисунок. Чувствуя, что художник улыбается, быстро встал и вышел из комнаты.

В сенях было темным-темно. На ощупь перебирая сваленные на лавке полушубки и кожухи, Илья никак не мог найти свой. Вытащив один, растерянно повертел его в руках, пожал плечами. Пошёл с кожухом в кухню, всю залитую луной.

Тусклые лучи просеивались сквозь искрящуюся ледяную роспись окон.

Свет полосами лежал на полу, высвечивая каждую соринку. От окна тянулась длинная тень, и Илья замер на пороге, узнав Настю. Она стояла у окна, кутаясь в шаль. Водила пальцем по серебристым ледяным узорам. Лунный свет дрожал на её волосах. Она не слышала, как вошёл Илья, и продолжала что-то рассматривать сквозь чёрный, оттаявший кружок на стекле. Илья сделал шаг, другой. Старая половица скрипнула под каблуком. Настя резко повернулась.

На её лицо упала тень, но Илья успел заметить - она плачет.

– Ты?.. - хрипло спросила она. Невольным движением подняла руку к лицу.

– Я. - Илья отвернулся. Ждал - думал, Настя кинется прочь, убежит, как недавно… Но она не шевелилась. Глядя себе под ноги, Илья чувствовал её испытующий взгляд. Что сказать? И нужно ли говорить что-то? "Как хочется хоть раз, на несколько мгновений…" Наконец, он тихо выговорил: