Дороже денег, сильнее любви

Понятно. Как говорится в пословице, ларчик-то просто открывался. Буфет находился в другом, противоположном стойке портье, конце коридора.

– Ладно. Считайте, что вам крупно повезло. Неизвестно, что предпринял бы шантажист, если бы застал вас на месте. Очень может быть, что под потолком сейчас качалось бы самое настоящее тело – ваше! Что скажете? Есть у вас предположения относительно того, кто был этот неизвестный?

– Нет, я не знаю. Но вообще… вообще это не так уж важно. За мною… то есть за наследством, доставшимся мне от мужа… За всем этим охотятся очень многие люди. Вы даже не представляете себе, какие у них возможности! Они могут нанять сотни наемных убийц. И поэтому подозревать кого-то конкретно…

– Ну да, понятно.

Гульнара, конечно, была права. Не было никакой возможности вычислить того, кто проделал этот фокус с подвешенной к потолку куклой. Да и надо ли?

Ведь имелись и другие дела, требующие немедленного вмешательства.

– Мне нужна была только моя дочь… Я хотела получить ее. А потом все мы уехали бы за границу и…

– Собирайтесь, – сказала я. – Поедем.

– Куда?

– В больницу. С вашим мужем плохо.

– Что с ним? – Она поднялась, стремительная и быстрая, как выпущенная из лука стрела.

– Насколько я понимаю, ему повезло гораздо меньше, чем вам. Скорее всего Юрий Стоянов в настоящее время лежит на операционном столе.

* * *

Дело оказалось гораздо серьезнее, чем даже я предполагала. Юрий Стоянов был на волоске от смерти: об этом мы узнали в приемном покое. Нож, настоящий восточный кинжал с длинным и тонким лезвием, проник ему прямо в брюшину.

«Его сейчас оперируют, но нет никаких гарантий. Никаких. Вы понимаете?» – сказали нам.

Мы понимали.

Час.

Еще час.

Два часа…

Большие часы с маятником отбивают время так равнодушно, так спокойно, словно ничего не случилось.

«Это я во всем виновата… Только я одна, одна я – во всем… Если бы не дернул меня черт притащить Юрия к себе на квартиру… Если бы он уловил смысл моего крика и тоже упал на землю… ничего бы не случилось. Не случилось бы ничего…»

Вот уже пять часов подряд, не чувствуя затекших рук и ног, я и Гульнара сидели в тиши больничного коридора и вслушивались, все время только вслушивались – не идет ли к нам врач или хотя бы медсестра? Но белый чистый коридор был пуст и бездушен. И только большие часы с маятником отбивали время так равнодушно, так спокойно, как будто ничего не случилось.

«Это я во всем виновата… Только я одна – во всем».

– Это я одна виновата, – вдруг сказала Гульнара. Она сидела рядом. За пять часов ожидания мы не сказали друг другу ни слова.

– Что вы сказали?

– Это я во всем виновата. Если бы я не разыскала их… Юру и мою дочь… Если бы я не заварила эту кашу с похищением… ничего бы не случилось! Моя, моя, только моя вина…

Было, конечно, приятно сознавать, что эта женщина наконец пришла к какому-то выводу относительно собственного поведения. Но, с другой стороны, если смотреть на вещи трезво… кому понадобилось убивать Анькиного отца? Елене? Никогда не поверю, что она на это способна. К тому же Елена сама сейчас находится в этой же больнице, этажом выше. И она не в том состоянии, чтобы заниматься поисками наемных киллеров.

В полном молчании прошло еще полтора часа.

Гульнара снова заговорила первой:

– Если он выживет, я приму это как знамение. Я навсегда уйду из его жизни. Бог мой, какое горе, какое горе должно было случиться, чтобы я поняла, как несправедливо и жестоко я поступила, решив вернуться… вернуться в семью, которая уже была другой семьей… Аллах наказал меня за это. О, какая страшная кара…

– Даже если это так, то и без дьявола здесь тоже не обошлось, – начала я, движимая состраданием. Но осеклась: коридор ожил, послышались чьи-то шаги.

Устало вытирая пот врачебной шапочкой, он приближался к ним – царь и бог, самый главный человек на Земле, не ведавший о той великой роли, которую отвели ему две женщины, пока он оперировал подследственного одной из них и любимого другой. И сейчас, пока он шел по коридору, мы взирали на него, как на мессию.

– Что? – хрипло спросила Гульнара.

– Удовлетворительно, – коротко ответил он.

– Что это значит?

– Это значит, что операция прошла удовлетворительно. Большего я не могу сказать, извините. Врачебное суеверие.

– Но ему лучше?

– Больной сейчас спит и на вопросы о своем самочувствии отвечать не в состоянии. Могу сказать вам пока одно: ему, по крайней мере, не хуже. Рана очень серьезная – ножевое ранение в брюшную полость, проникновение с повреждением желудка, тонкой и толстой кишки. Это злодейство какое-то! Жалко мужика. Но будем надеяться на лучшее.

Пожилой хирург положил обе руки на плечи Гульнаре и, глядя ей в глаза так, будто пытался ее загипнотизировать, отчетливо повторил:

– Будем надеяться на лучшее.

Женщина всхлипнула и закрыла лицо руками. Потом опять вскинула голову:

– Послушайте. Я бы хотела находиться рядом с Юрой. Постоянно, и день и ночь. Всегда! Дежурить возле него. Я знаю, что надо делать, я…