Достоевский и евреи

В романе «Преступление и наказание» еврей-пожарник пытается остановить и предупредить самоубийство Свидригайлова. В «Бесах» «жидок» Лямшин своими показаниями останавливает повальное «бесовство», которое приобрело размеры эпидемии. В романе, где обыгрывается «эпидемия самоубийств», одновременно изображается эпидемия политического радикализма, которого стал бояться Достоевский. Задумав свой памфлет в Швейцарии, вдалеке от России, Достоевский со страхом следил за развитием дела Нечаева. Выбрав эпиграф об одержимости из Евагелия от Луки, Достоевский выразил мысль о возможности избавления от одержимости идеями как излечением от болезни. В письме 1870 года он использовал слово «выблевать» для такого избавления[586]. Шут Лямшин оказался первым из участников группы, который опомнился и нашел способ помочь «выблевать» одержимость. Описание его поведения при признании содержит гротескные элементы, но это признание в религиозном подтексте романа есть форма исповеди. Аллюзия на Иуду не реализована Достоевским до конца: Лямшин не повесился. Повесился в романе Николай Ставрогин, родня князю мира сего. В плане религиозной символики романа, Лямшин не олицетворяет злое начало; в плане политическом он также не выдержан в роли злодея, способного на убийство. Повторим, что шут Лямшин становится избавителем от катастрофы, которая, как эпидемия, должна была разрастись и размножиться, поглотив русское общество. Лямшин является лицом случайным среди «наших».

Лямшин — один из самых парадоксальных образов Достоевского. Он одновременно еврей и антиеврей. Как шут он профанирует себя как еврея; профанирует иудейские законы, и, одновременно профанирует христианские реликвии и святыни. В образе Лямшина Достоевский показал, что происходит с молодым ассимилированным евреем в эпоху одержимости экстремальными политическими идеями. В результате нашей интерпретации Лямшина высказывание Достоевского в проблемной статье о «Еврейском вопросе»: «еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя», приобретает особое звучание. Когда Достоевский описал еврея без Бога и религии, получился Лямшин — личность, лишенная национального лица. Но здесь же вспомним слова Шатова в «Бесах»:

Атеист не может быть русским, атеист тотчас же перестает быть русским, помните это? [ДФМ-ПСС. Т. 10. С. 197].

Когда Достоевский представляет в своем воображении русских атеистов, у него получаются бесы!

Глава XI. Статьи «Похороны “общечеловека”» и «Единичный случай»: от «Дневника писателя» к «Братьям Карамазовым»

Жизнь — без начала и конца.Нас всех подстерегает случай.Над нами — сумрак неминучий,Иль ясность божьего лица.

Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной мерой

Измерить всё, что видишь ты.Твой взгляд — да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.Познай, где свет, — поймешь, где тьма.

Пускай же всё пройдет неспешно,Что в мире свято, что в нем грешно,Сквозь жар души, сквозь хлад ума.Александр Блок «Возмездие»

Статьи по поводу «Еврейского вопроса» из «Дневника писателя» за 1877 год обычно рассматриваются как публицистический материал. Выше в данном исследовании этот подход к статьям был освещён. В специальном исследовании, посвящённом риторике и тактике дискурса Достоевского в статьях о «Еврейском вопросе»: «Еврейский вопрос в жанровой системе “Дневника писателя” и проблема образа автора» (2007)» особо отмечается, что все статьи в этом комплексе «конструированы на амплитуде колебания между защитой и нападением, между любезными уступками в отношении прав евреев и неуловимыми намеками на риск для русских, заключающийся в предоставлении евреям этих прав» [VASSENA (I). С. 58]. При этом Достоевский находит ответ на еврейский вопрос в описании «единичного случая», изначально изложенного в письме корреспондентки Софьи Лурье и обработанного Достоевским в двух статьях мартовского выпуска, «Похороны «“общечеловека”» и «Единичный случай».