Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Любопытно, что темы геополитического воспитания Франции через «русские романы» не избежал в своем предисловии к книге профессор Страсбургского университета Л. Фрэсс, который известен трудами по творчеству М. Пруста. Правда, удерживаясь от того, чтобы прямо противопоставить христианскую мораль Вогюэ современной агностической культуре Европы, он больше сосредотачивается на уточнении перипетий рецепции «Русского романа» французскими писателями рубежа XIX–XX веков: речь идет в основном о братьях Гонкурах, А. Жиде и М. Прусте, которые, скажем мягко, не смогли оценить, «поливалентности темперамента» виконта-академика и самой его книги, что, по мнению французского ученого, и компенсирует сегодня «целостное» историческое исследование Анны Гичкиной (22). Впрочем, сохраняя верность историзму, Л. Фресс более реалистичен в своей оценке вклада Вогюэ во французскую литературу:

…Под пером Вогюэ рождается будущее произведение

, полное осуществление которого дано будет увидеть писателям двух последующих поколений (26).

Однако на геополитическую составляющую биографии Вогюэ более всего работает послесловие, написанное А. де Гроссувром, французским публицистом, почетным председателем геополитической ассоциации «Париж — Берлин — Москва», тесно связанной с промышленными и военными кругами Франции. В своем тексте, напоминающем скорее манифест, А. де Гроссувр проводит нехитрую мысль, что Франции будет лучше жить осью Париж — Берлин — Москва, нежели под диктатом США, не останавливаясь перед тем, чтобы пропеть панегирик греко-славянскому миру:

Вот что мы можем прочесть между строчками Анны Гичкиной: «Дезориентированная, теряющая идентичность Франция вскоре начнет сближаться, если вернется к пророчествам Вогюэ, с Россией». Те части книги Анны Гичкиной, которые посвящены «Святой русской литературе», представляются мне особенно проницательными и необыкновенно глубокими. Она по-своему обнажает радикальную оппозицию между современным западным мышлением, восходящим к Возрождению, Просвещению, Французской революции, и русской традицией, неотделимой от православия. Такая констатация сливается с одной идеей, которая мне чрезвычайно дорога: в отличие от католицизма и протестантства, православие не растворилось в модерности. Православие сопротивляется, противится униформизации мира. Взгляните на сербов! Взгляните на греков! (347).

Наконец, среди подобных сопутствующих обстоятельств обращает на себя внимание навязчивая рекламная кампания, сопровождавшая публикацию биографии полузабытого во Франции литератора в СМИ правого или даже монархистского толка[184]. Разумеется, во всем этом нет ничего особенно предосудительного, если бы не режущая внутренний слух морализаторская интонация автора, особенно неуместная на фоне внутренних проблем сегодняшней Франции и идущая вразрез с задачами филологии. Словом, думается, что иному французскому читателю, особенно пристрастному к России, совсем нетрудно будет заподозрить за всеми этими тяжеловесными средствами продвижения книги «коварную руку Москвы», угроза которой лишь усугубляется помещенным на задней обложке фото автора — прелестной русской девушки.