Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Тем не менее необходимо признать, что прямых поводов для сближения позиций двух мыслителей более чем достаточно. Принадлежа к одному интеллектуальному поколению (Бахтин родился в 1895, Витгенштейн — в 1889), оба так или иначе были питомцами немецкой философской школы, правда двух различных ее тенденций (Бахтина больше влекла «философия духа», Витгенштейна — «философия логики»). Оба критически относились к институциональной, университетской философии, разумеется по разным причинам: русский мыслитель, чьи университеты пришлись на годы Великой войны и русской революции, был просто лишен возможности получить законченное университетское образование, хотя упрямо мыслил себя «философом»; юный австрийский гений, ни в грош не ставя преподавание логики в Австрии и Англии, систематически отвергал, вплоть до 1929 года, всякие предложения по упрочению своего академического статуса, прочно уверившись в той нехитрой мысли, что публикация «Трактата» поставила под вопрос всю современную философию. Оба, обнаружив в себе с младых лет пророческий дар, охотно искали общения во всякого рода неформальных «кружках», «объединениях», «сообществах»; оба охотно передоверяли свои размышления единомышленникам, «апостолам», ученикам, вольно или невольно ставя под сомнение инстанцию единственно возможного автора. Здесь находятся истоки проблемы «спорных текстов» Бахтина в 1920‐х годах и определенная «мифологизация» собственного образа мыслителя в «разговорах» с представителями московской творческой интеллигенции в 1960–1970‐е годы (В. Д. Дувакин, В. В. Кожинов, В. В. Иванов); отсюда же происходят многочисленные «диктовки», «курсы» и «разговоры» Витгенштейна, составляющие значительный корпус текстов, который широко используется в реконструкции эволюции интеллектуальной позиции австро-английского мыслителя (Г. Х. фон Вригт, М. Друри, П. Энгельман и др.). К тому же и тот и другой долгое время оставались в сознании просвещенной публики создателями одной книги и лишь посмертно оказались полноправными авторами многотомных собраний сочинений, которые не перестают дополняться архивными редкостями. Оба при жизни удостоились лавров мировых интеллектуальных знаменитостей, не избежав позднее подозрений в самозванстве и мистифицировании научной общественности.

Очевидно, что все эти сближения являются достаточно поверхностными, более или менее случайными. Тем не менее не приходится отрицать, что была у Витгенштейна и Бахтина общая литературная страсть, которую они пронесли через все пертурбации своих интеллектуальных маршрутов. Речь идет о страсти к Достоевскому, которую каждый разделял по-своему, но в стихии которой находится один литературный топос, где мыслители решительно сходятся: речь идет о «подполье». «Подполье» предполагает внешнюю отчужденность от окружающих и такую внутреннюю развязность, которая, умышленно исключая «бытие-для-другого», обращает субъекта речи «бытием-для-себя», не принимающим никаких внешних определений: я такой и могу быть каким пожелаю. Действительно, оба мыслителя испытали на себя все прелести и все тяготы существования в «подполье»: для Витгенштейна это были годы военной службы, когда он остро переживал свою чуждость простым солдатам австрийской армии, державшим его за полкового придурка, равно как годы учительства в деревенских школах, когда родители детей, которых он учил грамоте и математике, воспринимали его не иначе как чужестранца или играющего в опрощение аристократа; даже профессорство в Кембридже не было лишено элементов «подполья», если вспомнить о симпатиях мыслителя к левой идеологии, «вербовку» студентов на участие в гражданской войне в Испании или близость к профессорам, тайно работавшим на Советский Союз. В критике уже отмечалось, что Бахтин-мыслитель по своему положению тоже был весьма близок к типу «подпольного человека»[302]

, причем в нескольких смыслах: до ареста он подвизался исключительно в полуподпольных «кружках», разбрасываясь направо и налево своими идеями; арестован был за участие в «подпольной» контрреволюционной организации; все годы, проведенные в ссылке, вплоть до выхода на защиту диссертации, тоже могут быть рассмотрены под знаком «подполья», оторванности от публичной научной жизни; наконец, в самой сцене защиты присутствовало что-то «карнавальное», «скандальное», вполне под стать иным выходкам подпольного парадоксалиста.

Словом, подводя итог, можно сказать, что постижение творчества Витгенштейна сквозь призму идей Бахтина и поверка ранних концепций последнего философией языка «Логико-философского трактата» составляют насущную научную задачу. Не говоря уже о том, что следовало бы, наконец, попытаться сделать очерк поэтики «Тайных дневников 1914–1916 годов», которые вполне можно рассматривать в виде «Записок из подполья» Витгенштейна.

Глава седьмая

СИЛЫ ЗЛА