Дотянуться до моря

— Я поняла, я уродка. Я уродка, да? Тощая уродка без сисек с короткими ногами? Я вас просто не возбуждаю? Скажите честно, не тяните, ваше молчание невыносимо!

Мой рот сам собой открылся для приличествующего случаю политкорректного ответа в стиле: «Ну, зачем уж так-то?!», но я вовремя сообразил, что это прозвучало бы издевкой. Может быть, все же лучше было что-то сказать, потому что получилось, что и возразить-то нечего. Дарьино лицо погасло, сморщилось наподобие сушеной груши из компота, слезливо изогнулся рот, оттопырилась нижняя губа, она вся поникла, согнулась пополам и заплакала — совершенно по-детски, навзрыд, горько и безутешно. «Господи, великий Боже, ну за что мне эта морока?!» — вздохнул я. Рыдающая Дарья повалилась на постель, вся сжалась, уткнула лицо в руки, став удивительно похожей на человеческого эмбриона на последних неделях развития. Я обошел кровать, присел на краешек, прикрыл нижнюю часть эмбриона одеялом, погладил ладонью по острому плечу — тот отозвался новыми рыданиями.

— Даш, а, Даш, — тихонько позвал я. — Ну, зря вы это. Во-первых, совсем вы не уродка, это вы… ты сама на себя наговариваешь. Ты — очень симпатичная девушка с пропорциональной фигурой и грудью честный первый номер. Многие в твоем возрасте и этим похвастаться не могут. Ты молодая просто еще, несозревшая, так сказать. Подожди, вырастет еще у тебя… все, будет не меньше, чем у мамы…

— Ага, и ноги отрастут! — всхлипом откуда-то из подмышки перебила меня она. — Как хвост у ящерицы!

Я не выдержали хрюкнул. Из глубины сплетенных рук и волос левый Дарьин глаз ненавидяще посмотрел на меня.

— А что? — подхватил я. — Кстати, это — идея! Полгода мучений в аппарате Илизарова — и плюс пять сантиметров ног гарантировано. Еще шпильки повыше, и лампочки будешь сшибать. Чисто Джулия Робертс, в натуре! А во-вторых… Про любовь — это уж совсем ни к чему. У нас и по возрасту мезальянс совершеннейший, и мама и… все остальное. Да вообще-то и женат я, между прочим, у меня семья, сын-придурок немногим тебя старше…

— Ага, что-то вам жена с сыном не мешала двенадцать лет с мамашей якшаться! — возмущенно прохлюпала в ответ Дарья.

— Ну, это другое, — авторитетно возразил я. — Я твою маму любил. Это, знаешь ли, многое… если не оправдывает, то объясняет, по крайней мере.

— А я вас люблю! — подскочила Дарья. — Это ничего не объясняет, ничего не оправдывает?

Ее залитое слезами личико пошло пятнами, в рту надувались смешные и одновременно очень трогательные пузыри.

— Да откуда эта любовь-то взялась?! — не выдержал я. — Ты себе нафантазировала что-то, напридумывала. Бурю себе в голове взбила, и теперь эта буря тебя закружила и уносит, как Элли с ее домиком.

— Ничего я не напридумывала! — закричала Дарья, сжимая кулачки. — Я давно вас люблю, с детства! Сколько помню, столько люблю! Это — годы, это большая часть моей жизни, вы понимаете?!

Я осторожно посмотрел на Дарью — она снова, как пять минут назад, сидела в постели, совершенно не стесняясь наготы, и смотрела на меня. Ее глаза уже не излучали ненависть, и только припухшие губы и красные белки напоминали о недавних слезах.

— Поцелуйте меня, Арсений Андреевич, — жалобно произнесла она.

«Ну, ты… терминаторша юная!» — чертыхнулся я, отдав должное Дарьиной целеустремленности — ее, как и совершенную машину-убийцу из сериала, было не обмануть, не объегорить, с панталыку не сбить, ее программа всегда ясно видела цель и после любых девиаций возвращала свою хозяйку на маршрут, к этой цели ведущий. И отказать-то этому несчастнейшему на вид существу в такой пустяковой просьбе было сейчас, ну, просто невероятно! Я искал причины, и не находил их. Плохо искал? Наверное. Знал ли я, что за этой пустяковой просьбой может последовать? Знал, знал…

— Слушай, что ж ты меня все по батюшке, да на «вы»? — еще хоть на минуту попытался отсрочить неизбежное я. — Я себя, право, педофилом каким-то чувствую! Дряхлый продюсер соблазняет юную старлетку.

— Поцелуй меня, Арсений, — не приняв шутки, мгновенно исправилась Дарья. — Поцелуй скорее, я больше не могу.

Она смотрела на меня этими своими — совершенно матерниными — глазами, смотрела и звала. Есть вещи, которым человек не может сопротивляться, потому что он так устроен. Я никогда не мог сопротивляться молчаливому зову Ивиных глаз. Вот и сейчас — головой, мозгом я понимал, что передо мной совсем не Ива, но чувства, ощущения, память отказывались верить и — хотели, умоляли, заставляли подчиниться этому тихому и одновременно всезаглушающему зову. Дарья ждала меня, подставив, как под стекающую с листа каплю росы, приоткрытые, влажные губы. Вы бы не поцеловали? Вы бы не сделали этот назревший, нависший, логический шаг вперед? С третьей уже попытки? Я лихорадочно перебирал в голове варианты развития событий, исключающие этот поцелуй: не то, чтобы их не было, просто они мне не нравились. Я поцеловал.