Дотянуться до моря

— Да ты с ума сошла! — заорал я, правда, сообразно ситуации и из уважения к физическим страданиям партнерши орал я негромко, скорее, интонационно. — Слезай немедленно!

Дарья распахнула полные слез глаза, в них колыхался испуг.

— Ага, я сейчас встану, из меня все польется, и я умру от потери крови! — жалобной скороговоркой протараторила она, кривя рот. — Я не знала, что будет так больно. Наверное, у меня там все внутри разорвалось!

И она зарыдала. Господи, только этого мне не хватало! Вот дурища-то — что я ей, пробка от шампанского? Плотина ГЭС, с трудом сдерживающая отворенный напор ее девственных соков? Кое-как, стараясь не шевелить Дарью и вообще ее не касаться, я вывернулся из-под нее. На себя смотреть не было нужды, на нее — боязно. Я заставил себя и увидел, как струйка крови быстро добралась до ее колена, повернула по склону ноги вниз, к простыне. Я повертел головой в поисках чего-нибудь тряпочного, а, не найдя, перехватил красную дорожку ладонью, размазал, раскрутил Дарье по ляжке в эдакую каляку-баляку в стиле «Пусть всегда будет солнце». М-да, лучше бы Дарье не видеть было этих моих абстракционистских художеств — она посерела вся, количества страха в ее глазах было достойно лицезрения ангела смерти, или как минимум атомного взрыва.

— Я не переношу вида крови, — прошептала она синими губами и начала заваливаться на бок.

Но я был уже начеку, поймал ее, подтащил вверх, положил на подушку. Кинулся в ванную за полотенцем, подоткнул Дарье под копчик, пропустил спереди, а из свободного конца быстро скрутил что-то вроде длинного толстого жгута. Огромного банного полотенца как раз хватило, чтобы обмотать вокруг субтильной Дарьиной талии, и с этим смешным подгузником на бедрах она стала удивительно напоминать японца в бане, как их показывают в кино, — если б не манюсенькие, но сиськи — было бы один в один. Из-под полотенца крови уже не было видно, но на простыню все же накапало, надо будет холодной водой застирать. Поборов кровавую атаку, я занялся вопросом общего Дарьиного состояния. Она лежала с закрытыми глазами, но уже не такая синяя, как пять минут назад и — я проверил кожей запястья — дышала размеренно и ровно. Было очень похоже, что ее обморок плавно перешел в сон. Я укрыл спящую одеялом, обошел кровать, осторожно, чтобы не побеспокоить выздоравливающую, улегся на краешке, закрыл глаза. Недосып и нервы последнего получаса тут же накрыли меня мягким, мерно гудящим облаком, я облегченно вздохнул и — тоже уснул.

Дневной сон — коварная штука. Словно и не спишь совсем, все слышишь, и глаза-то закрыл всего четверть часа назад. Только потом оказывается, что то, что ты отчетливо слышал, и был сон, а продрых ты часа два с половиной — три. Мне слышалось что-то совершенно непонятное, нераспознаваемое, неидентифицируемое, и в то же время в высшей степени горячащее и электризующее. Оно накрывало, обволакивало, тянулось к моему рту огромными пульсирующими губами, колошматило по ребрам сладким током. Я пытался не поддаться ему, отворачивался, втирая свое возбуждение в упругую плоть матраса, но оно подсовывало под грудь горячие отростки, снова переворачивало на спину, за локти, за запястья тянуло мои руки вниз, туда, где в горячем тайнике моего тела вот-вот должен был разверзнуться необъятная и всепоглощающая воронка контакта. Но я победил, спрятался, увернулся, и оно начало отступать, оставлять меня в покое, и я поверил, поддался на этот маневр. Каким-то непостижимым образом, отрезав кожу моего живота от простыни, оно вдруг оказалось подо мной, обвило меня за шею и бедра этими своими щупальцами. Соприкоснувшись, заискрили, засветились длинными разноцветными молниями воронки и со странным звуком соединились, слились в одну, превратившись в одно органическое, неделимое, неразрывное целое. Подобно ротору электротурбины, оно начало вращаться, крутиться, набирая обороты, и через секунду это уже был торнадо, смерч, вихрь, голубоватое свечение от которого начало расширяться, заполняя кровать, комнату, город, вселенную, и вот уже вся эта межзвездная материя, крутясь с немыслимой скоростью, взорвалась у меня в голове ослепляющей вспышкой взрыва непередаваемых, неописуемых ощущений, огромных, как мир и неприметных, как кварк, сносящих все покрытия с того, что они накрывали, уничтожающих личность, совесть, мораль, самое меня и все вокруг. Мой мозг отпульсировал этой всепоглощающей, сладкой болью, рвущиеся легкие с шумом впустил в себя обжигающий кислород, и я открыл глаза.

Дарьи рядом не было, но не успел я этим обеспокоиться, как она появилась в дверном проеме, повязанная под подмышки полотенцем, — снова почти полное дежавю с той, турецкой ночью, разве что полотенце было не белое, а голубое. Она подошла, села рядом, заглянула мне в глаза.

— Привет! — улыбнулся ей я. — С началом, так сказать, последевического периода вашей биографии, юная леди!

— Спасибо! — тихо засмеялась Дарья. — Я ощущаю приличествующую долю соответствующего случаю душевного подъема!

Я взял ее за руку.

— Очень получилось… страшно?