Доверься жизни

Назавтра стало еще хуже: бессонницу сослали под дневные лучи. Татьяна выпала из временного потока. Стояла на берегу и смотрела на эту реку, не заходя в ее воды. Ночью бессонница также ссаживает человека с длинного обоза времени. И он лежит неподвижно под влажными от пота простынями, чуждый потоку, уносящему всех тех, кто спит. Она же чувствовала, что в своем бдении лишена простейшего права плыть по течению. Татьяна выпила чаю, выкурила целую пачку и поняла, что ее диплом по французской лингвистике совершенно бесполезен в этом городе промерзшего бетона, узбекских рабочих, польских инженеров и русских нефтяников. Она убедила себя в блеске французского, хотя на самом деле это был всего лишь язык шестидесяти миллионов усталых мещан, роющихся в останках воспоминаний о былом величии. Французский годился теперь лишь для жалоб, стонов и повышения самооценки. А чтобы куда-то пробиться, нужно было идти на кафедру китайского, арабского или японского. На что ей теперь тайны спряжения глаголов в прошедшем сослагательного наклонения или ее изыскания о флоберовских описаниях?

На улице – балет бульдозеров, разгребающих снег на Комсомольской. Поток машин не стихал: в Стрежевом жизнь бурлит. Нефть дает работу. Нужно выкачивать этот нектар, отправлять на перерабатывающие заводы, где он превратится в бензин, чтобы наполнить баки джипов, которые возят девушек по теплым городам навстречу вечеринкам и свежим мохито.

Со всем этим Таня находилась на одной линии, но в той ее точке, где ничего не происходит: у истока. Через пару недель мать намекнет ей, что зарплаты продавщицы билетов не хватит, чтобы содержать двадцатипятилетнюю девушку, и что нельзя всю жизнь смотреть на снежинки сквозь клубы сигаретного дыма и пара от кружки чая. Пожилая мать продавала в турагентстве путевки в Тайланд за пятьдесят тысяч, где «все включено». Чартеры вываливали на юг полуострова, близ границы с Малайзией, полчища русских туристов. И они лежали на пляжах рядками, выставив красные животы, рядом с бетонными «курортными домами», наспех отстроенными после цунами 2004 года. По утрам они снимали на камеры буфеты без ограничений, чтобы по приезде показать тем, кто поедет следом.

Татьяна легла на диван, набрала номер Игоря, но звонить не стала. Она смотрела на потолок. По белому фону расходились коричневые подтеки – двадцать лет назад у соседей протек бойлер. В детстве она разглядывала эти причудливые ореолы, и ей виделись морские коньки среди актиний. Но теперь пятно было просто пятном. От соседей снизу по всей квартире пахло капустой. Вот он, запах русской тоски. Солнце прорвалось сквозь облака и на секунду озарило купол церкви, бросив золотой отсвет на середину пятна. Таня представила бабушек у иконостаса, за молитвой. Должно быть, падают сейчас ниц перед ликами, бьются лбом о христовы раны и взывают изо всех сил к ужасному небытию загробной жизни, чтобы утешиться, что так безропотно влачили по сибирской земле бремя своей полной слез жизни. Таня встала, подошла к зеркалу и оглядела попу. Она приучила себя к двум разгрузочным дням в неделю, давно исключила картошку из рациона и никогда не пользовалась лифтом в универе. Попа у нее была по всем канонам: плотная луковка правильной формы, дерзкая и высоко посаженная. За ней тянулся широкий шлейф воспоминаний, дерзаний и провалов в коридорах общежития. Вот в чем ее спасение, решила она, стоя спиной к зеркалу и щупая попу. Шесть вечера. Надо было что-то делать. Выбираться отсюда.