Доверься жизни

Кабина подъемника станет робким огоньком их мечты, подвешенным на куполе ночи. Спускаясь после смены, они заклинили тормоз и, отключив радиосвязь, обеспечили себе спокойствие. Завтра они вернутся на станцию и объяснятся с Гретой.

Эрнст вкрутил штопор в пробку пино-нуар. Карл разжег примус.

В ту же секунду люк на крыше распахнулся.

Внутрь дохнуло морозом, и показалась голова одного из спасателей:

– Парни! Мы здесь! Вы спасены! Сейчас спустим вас на землю.

Феи

Чудо, фея в облаченьеДвиженья, мягкого как сон.О всей отраде недомолвка,Всей грусти пересказ.

Дилан Томас. Ранние стихи

В то Рождество ударили морозы. Бретань напоминала бело-сиреневого морского ежа, ощетинившегося сосульками. Волны терзали океан. Иглы елей рассекали ветер в свист. Его порывы мяли песчаные равнины, стучали в окна. Небо? В лохмотья. Облачная конница шла на луну в атаку. Вода в корытах замерзла. А это у нас редкость.

Ферма стояла на крутом склоне, нависшем над пляжем Лостмарш. Менгир в стороне от тропки нес свой караул седьмую тысячу лет. Днем море заполоняло глядящие на запад окна. По ночам приятно было слушать прибой за толщей гранитных стен. Удовольствие от созерцания бури за окном, когда сидишь у камина, лучше всего характеризует человека оседлого, оставившего мечты. Посетитель мог получить представление о нашем взгляде на счастье, прочтя выгравированную над дверью цитату из Петрарки: «Si quis tota die currens pervenit ad vesperam satis est»[23].

За рождественским столом мы были вдесятером: Полина, я и гости. Некоторые, как Алан с Морганой, приехали из Бреста, остальные жили на полуострове. Мы погасили верхний свет и теперь, слегка захмелев, плавали в озаряемом свечами полумраке. Их пламя, пробиваясь сквозь пустые бутылки, бросало на голые стены морщинистые отсветы. Иногда на миг проступал трепещущий силуэт.

– Тени фей, – заметил я.

– А я вот в них верю! – сказала Полина.

– Не начинайте! – проворчал Пьер.

Пьер – наш сосед. Его дом стоял так же, как и наш, на крутом прибрежном склоне, но по другую сторону пляжа Лостмарш. От нас его закрывала горстка сосен, но с воды можно было разглядеть наши дома, зеркально расставленные по краям полумесяца-пляжа, в километре друг от друга: башни-близнецы на страже океана. Пьер поселился здесь, когда вернулся из Африки. После тридцати лет надзора за урановыми рудниками в нигерийской Сахаре ему захотелось хмурого неба. Он жил размеренной жизнью, занимался хозяйством, выгуливал собак по песчаным равнинам и время от времени заходил в гости на нашу ферму.

Наш друг был враг любых фантазий. Легенды и сказки, которые расцвели за последние сорок лет на бретонской почве, его «раздражали до смерти». Он поднимал на смех фольклор, ненавидел «все эти кельтопляски». Считал прерафаэлитское воображение вершиной безвкусицы. Увлечение постромантических живописцев высшими сферами вызывало у него приступы тошноты. Современные изображения мифологических тварей – повергали в уныние. Пририсовывать женщине крылья – как будто женщины недостаточно! Веру в эльфов, ифритов и русалок он считал формой помешательства. А любовь к фантастическому – ребячеством. Все это он объяснял влиянием климата на психику. От слишком высокой влажности у бретонцев возникли проблемы с восприятием, что и вызвало страсть к незримому. Когда же мы отвечали, что нужно просто разглядеть чудо в поведении всего живого, он выходил из себя:

– Плевал я на ваших фей!

Но в тот вечер никто с Пьером не церемонился. Было Рождество, все хотели отстоять Чудо, «бретонский цикл», артуриану, сей чистый родник средневековых мифов, к которому припадали столькие сказители. Каждый хотел рассказать что-то свое. И мы надеялись, что Пьер попридержит свои ехидные реплики. Ветер снаружи крепчал. Под потолком сигарный дым клубился как небо. Пламя свечей мерно дрожало. Арманьяк золотился в бокалах как мед.

– Год назад, в Рождество, – начал Алан, – траулер мотался по морю в шторм, рядом с рифом Черных Скал, близ Керскофа. Об этом писали в «Лё Телеграмм». Ночь была безлунная, а приборы на борту отказали. И тем не менее судно вошло в порт меньше, чем за полчаса. Капитан мне потом рассказывал, что его вели огни, которые зажигались там, где торчали скалы. Они загорались, когда судно приближалось, и тут же гасли, стоило отдалиться. Весь экипаж чувствовал, будто кто-то сопровождает их. Они подчеркивали, что это были не сигнальные огни, а странное, живое свечение, прямо в воздухе.

– Их вело сияние фей! – воскликнула Полина.

– Вздор! – проворчал Пьер. – Что ж они им тогда буксир не подогнали?