Дождь в Париже

Бросить кочевряжиться и поехать к жене и сыну. Наладить отношения. Сойтись. Чего теперь, кому нужны его принципы, его эта глупая решимость.

Вот-вот уедет Игорь Валеев – ему года полтора до пенсии, и почти готов дом под Краснодаром; Пашка Бобровский скурится, его выгонят с работы; Славян тоже дослуживает, скорее всего, последний срок по контракту, жалуется: намекают, что больше не продлят – кому нужен сорокалетний полусумасшедший прапор… Всё надеется квартиру выслужить, может, и получится… Паха Бахарев не выдержал и уехал года два назад, Саня Престенский – года три, Ленка Старостина тоже, слышал, уехала. Юлька Солдатова стала королевой свалки. В прямом смысле. Живет там с каким-то авторитетным бомжарой…

Да почти все уехали из тех, кто не сбухался или не выслуживает пенсию.

В бригаде люди до недавнего времени менялись каждые полгода чуть ли не наполовину – слегка поднатореют и находят варианты за Саянами. Едут туда или насовсем, или на время, подзаработать. Летом эта миграция маленько угасла из-за обилия заказов к столетию, но столетие прошло, заказов наверняка станет меньше.

Тянет к Даньке. Даниилу Андреевичу Топкину. А вот к жене… Через неделю-другую, после того как ее не стало рядом, Топкин с изумлением осознал, что совсем по ней не скучает. Словно и не было почти десяти лет, проведенных вместе, не было семьи, их двоих как пары. И, перебирая в памяти тех девушек, женщин, с которыми оказывался близок, определяя, чем отличались друг от друга, чем нравились или не нравились, о ней, об Алине, он забывает.

Они познакомились на дне рождения одного из ребят их бригады. Виталик его, кажется, звали, а может, Вадик, – он быстро уволился. Алина находилась здесь в числе подруг его жены. Праздновали небогато, но широко – условия позволяли. Виталик (или Вадик) жил в своем доме, и во дворе поставили столы, на них – кой-какую закуску, а выпивку гости приносили с собой. Бутылки и были подарком отмечающему тридцатилетие.

Что тридцатилетие, Топкин помнил наверняка: ему самому вскоре предстояла эта дата, и она не сулила ничего хорошего. Один, в не совсем своей квартире, работающий на странном для себя месте, которое хотелось бросить: не мог привыкнуть к высоте, чувствовал неуверенность, понимал, что до пенсии там попросту физически не дотянет…

День рождения сослуживца тек тоже без всякой радости. Дом стоял неподалеку от ТЭЦ, труба которой, несмотря на лето, выбрасывала столб черного, жирного дыма. Время от времени – видимо, направление ветра менялось – столы и сидящих за ними, словно черным снегом, посыпало крупинками пепла.

«Сколько говорили про фильтры, экологию, а всё вот так, – громко вздыхала мать Виталика (или Вадика). – Еще когда селились сюда, обещали… На огороде вон не растет ничего, вянет, сохнет».

С ее горем незамедлительно соглашались:

«Да-а, какой тут огород при таких-то осадках…»

«Любые фильтры бесполезны. Этот уголь в мартеновских печах жечь надо».

«Моя тетка тоже в избе живет, так они ведро засыпают, а потом полведра шлака выгребают».

За другим столом журчала своя беседа, и тоже непраздничная.

«А мне тут Юрка, брат сродный, рассказывал… Он по административке судится, ходит на заседания. Он один русский, остальные тувинцы все. И они на своем спорят, выясняют. Он посидел-посидел, не выдержал: “Алё, давайте заседание на государственном языке вести”. Те перешли на русский, но еще хуже – ничего не понятно, и они сами не понимают, переспрашивают друг друга постоянно».

«Ну дак, а чего ты хотел – судей русских уже и не осталось никого. Карнаухову съели, Соломатова съели, Ганина съели, даже Вайштока съели».

Андрей слушал, выпивал, когда предлагали, сгонял вилкой с тарелки черные шарики пепла. Было скучновато, виновника торжества он знал довольно плохо, лишь по работе, с остальными же, кроме ребят из бригады, вообще познакомился только здесь, да и то не со всеми. Паха Бахарев оказался далековато, так что поговорить о чем-нибудь самому было не с кем. Вот и слушал.

Напротив сидела миловидная девушка лет двадцати пяти. Кругловатое широкое лицо, старомодное голубое платьишко с мелкими фиолетовыми цветочками. Явно не из тех, что тусят в клубах, ходят по каким-никаким, но все же относительно дорогим и статусным кызылским бутикам. Пила не водку, как большинство, а по чуть-чуть вина.

Попереглядывались, а потом познакомились. Андрей не удивился, что такую простенькую девушку зовут Алина. Странно было бы, если б она оказалась Жанной или Анжелой…

Выяснилось, что Алина с родителями живет здесь же, в Каа-Хеме, но не в этом коттеджном районе возле ТЭЦ, а дальше, у берега Енисея.

«Чем занимаетесь? – спросил Андрей и тут же предложил: – Может, на “ты”?»

«Давайте… Давай. Я? Я окончила пединститут».

«Да? Однокашники, значит. У меня три курса истфила».

«Очень приятно. Я – начальные классы… А работаю здесь, в круглосуточном».

«В магазине?»

«Угу».

«Не страшно? По ночам, наверно, алкашня лезет».

«Бывает. – Лицо Алины погрустнело. – Всяко бывает. Но меня на ночные смены редко ставят. По ночам у нас парни».