Дождь в Париже

Увольнение из фотосалона происходило тяжело. Тяжело морально. Станислав Андреевич изменился в лице, когда услышал, что он уходит. Сначала вспыхнул в глазах испуг, потом появилось недоумение, а потом мелькнул гнев, тут же прикрытый сожалением и обидой.

«Что ж, Андрей, – заговорил он с усилием, – держать тебя я не могу. Ты взрослый человек. Но прошу подумать, все взвесить».

«Да я подумал, Станислав Андреевич, – замялся Андрей, чувствуя себя провинившимся подростком. – Спасибо вам, но нужно менять жизнь».

«Менять?.. Хм, менять, конечно, нужно. Необходимо менять… Только – в какую сторону… Можно и в пропасть ухнуть в процессе этих перемен. Вот Света Губина ушла… Помнишь Свету?»

Андрей помнил ее, щупленькую девушку с длинным носом, обычно тихую и молчаливую, которая однажды во время проповеди закричала, что все это ложь, что она больше не может… Убежала из церкви, уволилась с работы. Сам Андрей не был свидетелем ее истерики, но приемщицы обсуждали это несколько смен.

«Вот ушла Света, а буквально позавчера я узнал, что ее в петле нашли. На столе пустая бутылка, а она – висит… От нас освободилась, и дьявол сразу забрал… А Ондар Сережа. Знаешь его историю?»

И про Сережу Ондара Андрей знал. Сережа ушел спокойно, без скандала. Уехал в Кара-Холь, на родину, где, как он сказал, его ждет дед, шаман, чтобы передать знания и силу. Через месяц пришло известие, что его там зарезали. За что – неизвестно. Но если бы остался здесь, наверняка жил бы да жил…

Понятно, что Станислав Андреевич беспокоился не столько за Андрея, сколько за свою общину, которая убывала на глазах. И хотя Андрей давно почти не бывал на собраниях, но все же надежда на то, что станет активным членом, сохранялась. Увольнение же эту надежду убивало. Да и десятины община лишалась. Не факт, что новый работник согласится отчислять часть денежек.

«Прошу, подумай о моих словах, – придав голосу предельную душевность, произнес Сейфулин, – обдумай свое решение всерьез, взвесь все за и против. И через неделю скажешь. К тому же здесь у тебя идет стаж, есть запись в трудовой книжке, а там… Пенсия ведь не за горами, Андрей. Ты обговорил, на каких условиях тебя принимают?»

«Пока нет».

«Ну вот видишь. Может, это вообще шарашкина контора. Поработаешь месяц, и выгонят. И что? И как ты?»

Андрей, снова ощутив себя подростком, покивал, глядя в пол:

«Да, Станислав Андреевич, я подумаю. Спасибо».

К тому времени он уже больше недели ходил на курсы обучения монтажному делу, вникал в мир пенных швов, отливов, профилей, нащельников. После разговора с Сейфулиным узнал у будущего начальства, точно ли его берут, будет ли запись в трудовой книжке. Получил по всем вопросам убедительное «да» и уволился из фотосалона.

Лично со Станиславом Андреевичем больше не встречался, но несколько тягостных телефонных разговоров с ним, с Ринатом и с двумя активистами общины у него произошло. Иногда звучали почти угрозы, но как бы не от них лично, а от Бога, который обязательно накажет отступника, предателя. Андрей на это вздыхал, мыкал вроде как с сочувствием их беспокойству за него. Не спорил.

Наконец звонки прекратились, и Сейфулин, его церковь, чаепития, два с лишним года работы на станке, отпечатывающем фотографии, сразу ушли в прошлое, отрезались памятью. И по-настоящему ярко и живо вернулись лишь теперь, здесь, в совсем не подходящей для этого точке мира.

* * *

Съежившись под порывами ветра, упорно, зло, как герой какого-то французского фильма шестидесятых, шел по узенькой улице вдоль серых, увитых сухими лианами домов с окнами, закрытыми ребристыми ставнями. Шел в направлении юга.

Небо было высоким и чистым. Слишком чистым, почти белым. Словно дождь промыл сам воздух, спустил в стоки голубизну…

Топкин усмехнулся этому поэтически-банальному образу, огляделся. Автомобили, забытые и остывшие, стояли плотно один к другому, будто пытаясь друг от друга согреться, людей не было; единственное движение – бег по асфальту целлофановых обрывков, смятых бумаг. Но и их бег короткий – намокают, цепляются и замирают.

– Фауборг, Фауборг, – повторял Топкин заученное наверняка неправильно название улицы, которая доведет до косо пересекающей ее Рю де Клерю или как там ее, а дальше – два шага до Лувра.

Добраться, сделать хоть что-то за эти дни. Хоть что-то увидеть…

Придя в себя сегодня, глянув в почти разрядившийся телефон, Топкин с настоящим, от которого шевелятся волосы, ужасом увидел, что уже понедельник и, значит, провалялся, провспоминал, просрал три дня из пяти. Послепослезавтра утром он поедет обратно. Хоть что-то успеть увидеть…

Версаль пропустил… Вчера по программе была экскурсия в собор Парижской Богоматери и по Латинскому кварталу. Вчера он мог побродить по воскресному блошиному рынку и купить какую-нибудь старинную безделушку на память. А вместо этого…

Черт, как же холодно! Вряд ли их группа получала удовольствие от прогулок, да и блошиный рынок вряд ли был – дубак.

Так, вот какая-то широкая улица пересекает Фауборг… Нет, это не та – не Клерю. Надо идти дальше… Светофор, зебра… Дальше…