Дождь в полынной пустоши

Колином двигала отнюдь не корысть. Вернее, не только она. Но желание проверить некоторые допущения относительно Латгарда. То, как человек расстается с деньгами хороший критерий оценить многие из черт характера. Ведь порой щедрость вовсе не состояние души, а излишняя тугость кошеля. А бережливость не признак бедности, но тяжесть вложенного труда в достижение достатка.

— Не слишком ли? — готов возмутиться канцлер немаленькой цене.

— Обязуюсь более никому задачи не показывать, во всяком случае решения. Вам же представиться утереть нос самому королю. И как знать, не получить ли с него суммы гораздо больше истраченной. Вы ведь обсуждали её с Моффетом?

— Да, — признался Латгард и сделал это не охотно.

— По крайней мере у вас будет повод встретиться с ним вновь. А если не свяжете себя обязательствами, как это опрометчиво делаю я, получите прибыток и от других любителей битв умов.

— Хорошо, — согласился Латгард, не нашедший ни единого веского возражения аргументации унгрийца.

В комнатах канцлера никаких, бросающихся в глаза, перемен. Разве что в жаровне жгли бумагу. На скукоженных лохмотьях пепла темнеют чернильные разводья. Прочесть не прочтешь, но любопытно.

Колин подождал пока канцлер осуществит знакомый ритуал. Раздвинет портьеры. Проверит задвижки на раме. Буквально обнюхает. Откроет и высыплет на подоконник корм голубям.

«Беречь секреты хлопотно. Всегда сыщутся охотники сунуть в них нос. Вопрос кто первым? Я? Дружки канцлера? Или его недруги?» — не в первый раз делал зарубку на память Колин.

Размышляя, унгриец не забывал осматривать жилище, отмечая мизерные изменения в интерьере. Вытерли пыль с полок. Не со всех. Возможно разгильдяйство слуги при обычной уборке, а возможно, в книги или за книги лазили. Гербовый щит на стене сдвинут в сторону, виден краешек не выцветших обоев.

«Уже есть, где посмотреть».

— Ваш кошель, пожалуйста, — попросил Колин, выигрывая время оглядеться внимательней.

Пока хозяин отлучался в соседнюю комнату, простучал согнутым пальцем ножки стола. Две (а не одна!) явно пустотелы. Под сукном столешницы, и здесь сюрприз, прощупал приподнятость.

К возвращению канцлера, Колин увлеченно линовал бумагу.

— Держите, записывать, — подал он лист. — Я кладу монеты на доску, а вы отмечайте ходы. Будет вам памятка. Заодно, потом проверите. Вдруг покажется и на этот раз вас обманули.

— Начинай, — проявил нетерпение канцлер. Уже в третий раз он капитулировал перед юнцом.

— Обязательно из угла… раз, два…, — укладывал Колин нобли на красные и желтые клетки доски. Одновременно следил, успевает ли перо Латгарда за ним. — Три… четыре…

Пять минут и канцлер обладатель секрета, а Колин богаче на шестьдесят четыре золотых монеты. О моральном удовлетворении говорить преждевременно. Морально он удовлетворится, когда перевернет в покоях канцлера все вверх дном и ознакомится с каждой строчкой летописи минувшего.

— Так просто! — изумился Латгард, перепроверив записи.

— Когда знаешь ответ, — поправил Колин, складывая выигрыш.

Все монеты, выложенные на доску, новехоньки и вряд ли успели покочевать по рукам. Что же касается самого кошеля, на нем напрочь отсутствовала гербовая вышивка. Владелец, скрывал или не озаботился обозначить свое имущество. Ни канцлер, ни тот, кому кошель мог принадлежать. Возможно, Латгард получил причитающиеся выплаты из казны. Но насколько известно, расчеты золотом велись королевским казначейством только с военными и только на войну, ввиду значительности сумм и не подверженности желтого металла обесцениванию. Серебряный штивер мог позволить себе слабеть и позволял. Золотой никогда! Это уже прямой бунт. Как говорится, всегда должно быть что-нибудь святое и неизменное. Верующим — вера, государству — нобль!

— Не желаешь партию? — предложил канцлер, ощущая невообразимый душевный подъем.

— С вашего позволения в другой раз, — отказался Колин. — И примите мою благодарность за хлопоты относительно баронессы Аранко.

— Все-таки мне не совсем понятны мотивы твоего участия в ней.

— Самое простое, чаще всего не самое очевидное, — увильнул от честного ответа Колин. Честность лучше держать, как можно дальше, и от других и от себя.

«Намек на широту и благородство собственной души? — готов иронизировать Латгард, но не во всеуслышание. — Брось мальчик. Этого не при одном дворе не продашь. После того, как попы принялись торговать индульгенциями, отпуская грехи и грешки оптом и в розницу, отпала всякая надобность стесняться в истинности намерений.»

— С этим трудно спорить, — любовно сложил канцлер бумагу и помахав словно волшебным пером, вспомнил. — Вам известно, эсм Аранко приглашена на сегодняшний Совет?

— Меня предупредили, — подтвердил Колин осведомленность.

— Имеешь полное право присутствовать, — спрятал Латгард заветную бумагу. Не в стол, не в папки, в один из карманов.

Последняя часть напоминания, показалось Колину несколько странной. Его нахождение, так же как и отсутствие, где-либо, с недавнего времени регламентировалось волей баронессы, но никак не пожеланиями или прямыми приказами гранды или кого-то еще.