Дождь в полынной пустоши

«Рассказать гранде историю про Золушку?» — любовался он сияющими глазами Янамари и кружил девчушку под издаваемый ею радостный визг.

— И вот я здесь, эсм.

Девочка не включилась в игру, быть самою собой ей нравилось больше.

Нумия подала чай, выпечку и много еще чего вкусного.

— Сама пекла?

— Я не умею, — призналась баронесса, хотя первый порыв соврать. Немножечко-немножечко.

— Но научишься?

— Конечно, научусь! — охотно вызвалась Янамари. Нормальное детское желание, чтобы все её любили и хвалили…

«…И дули на сбитые коленки и локти.»

— Ты постаралась, — похвалил Колин за перемены в жилище. — Выше всяких похвал. Ты теперь настоящая эсм. Следует завести экипаж белых лошадей и любимую собаку. Или по крайней мере кошку.

Янамари весело рассмеялась, представляя нечаянное богатство. Особенно кошку. Дымчатую и большеглазую.

— А еще Нумия учит меня писать, — поспешила Янамари поделиться добрыми новостями. — А Йор показывает, как обращаться с ножом. Хочешь и тебе покажу?

— Ты пригласила меня завтракать?

— Но потом посмотришь?

— Потом, да.

Колин героически делал маленькие глоточки. Чай ему по-прежнему не нравился, ни в каком виде, но этот был особенно противен.

Девочка трещала без умолку, рассказывая обо всем сразу. Забывая о приличиях, или толкуя их по своему, ковырялась ложкой в вишневом муссе, пачкала сладким лицо, говорила с набитым ртом, весело хрумкала печеньем. Колин не одергивал и, почти, не слушал.

«Разучишься принимать маленькие радости, большие покажутся пресными,» — то ли укорял себя, то ли посочувствовал унгриец. — «Облизывать варение с пальцев, что может быть на свете вкусней?»

Память вспышкой, словно в отместку, выбросила свою картинку. Кровь на клинке. Наверное, врага. Иначе, почему она так неповторимо и незабываемо вкусна?

Колин поторопился отставить чашку. Заваренные лепестки роз засластили напиток, и отравили его ароматом. Новый посыл памяти унгриец заглушил. Кровь в воде. Тот же оттенок.

Спасение за окном. Валит снег. Деревья в парке опустили ветки, упрятав под белое последнее золото листьев.

Янамари не утерпела поделиться успехами. В доказательство принесла исчерканные листы. Палочки, хвостики, крючочки… кляксы, помарки, исправления. Чистописание хромало на «обе ноги и обе руки».

— А Нумия заставляет на ночь надевать рубашку, — пожаловалась девочка. — А Рисса говорила, в рубашках спят у кого кривые ноги, горб и нет груди*.

Колин вопросительно склонил голову. Девочка соскочила со стула и закружилась, взметнув подол платья вверх. Остановилась, подбоченись и, прогнувшись назад, выпятить формы и линии.

— Пожалуй, тебе не нужна рубашка, — согласился он, осчастливив Янамари.

— А еще меня уведомил саин Латгард, сегодня состоится Совет и мне надлежит явиться, — и уже шепотом спросила. — Ты пойдешь со мной?

— А ты этого хочешь?

— Я никого не знаю. И мне не нравиться вино, — поскучнела разом девочка.

— Совет собирают обсудить важные вопросы, выслушать других и высказать свое мнение, — разъяснил Колин.

— И я буду высказывать? — всполошилась Янамари испугано тараща глазенки.

«Что значит возраст. Будь постарше, наперво бы подумала что наденет, а уж потом что скажет. Жаль со временем многое уходит. И отнюдь не худшее.»

— Если у тебя будут хорошие мысли, почему ими не поделиться?

— Нет, не будут, — призналась она и привела неожиданную параллель. — Я писать не умею и читаю плохо. И ни с кем толком не знакома. Только с тобой, — и заканючила, — Колин, пожалуйста, пойдем.

— Ну, я тоже не со многими знаком.

— Ага… Тебя уже приглашали к эсм Сатеник. Два раза, — поймали названного брата на лукавстве. — Ну, пожалуйста!

«В этих стенах не посеркетничаешь,» — не ожидал он осведомленности юной подопечной.

— Что же… Раз ты просишь.

Девочка радостно хлопнула в ладошки. Хорошо, когда в жизни есть за кого спрятаться.

— Совет назначен на половину седьмого, — не дожидаясь вопроса, доложила Нумия.

Если бы унгрийцу в это утро посчастливилось оказаться у Святого Хара, то он бы в яви узрел творение рук своих. События происходящие у церкви всполошили округу. Громкое паническое краканье собрало стаю воронья, чертивших круги над колокольней. Они, то широко расходились, то сжимались в москитную тучу. Люди в тревоге смотрели ввысь — Неспроста клятые кружат! и осенились троеперстием от лиха. Кто-то громко читал молитву. Многие подхватывали. Нескладно и в разнобой.

Предчувствие беды не обмануло. Черная птица выметнулась из стрельчатой арки колокольни, дернув веревку. Сбилась с крыла, потеряла высоту, но тут же выправилась лететь. Удар звонкой меди получился слабым и не достаточно громким. По мере того, как ворон приходил в себя, звон становился жестче, яростней и беспорядочней.

— Ими уповаю! Ими! — радостно орал Альтус, тыча перстом в небо.

Не более получаса назад, растрепанный, взмыленный, разгоряченный собственной речью, нищий кричал в толпу, словно бросался грязью.