Дождь в полынной пустоши

— Мне любопытно.

— Понравится, сделаю в лучшем виде. Но скоро не обещаю, — вдохновлялся переписчик надеждой урвать выгодную работу.

Под видом диковинных многоруких, многоногих, многоглазых и многозубых тварей представлены человеческие пороки. Во избежание ошибок толкования крупно подписаны.

Алчность…

— Совсем как мой кредитор, — пошутил Колин.

Переписчик мелко захихикал. Поддержать мнение клиента. Он пришел куда нужно и обратился к кому следует.

Чревоугодие… Похоть…

Не впечатлило. На витражах Святого Хара образы ярче, злее, и как не странно узнаваемей, доходчивей.

«Родней,» — оценил унгриец шестигрудый, многопиз… Женский образ притягательно порочен. Подмышечные впадины удачная находка иллюстратора.

— Приобщите еще один лист Орийака, — попросил Колин, после коротких сомнений над Бестиарием. Он уплатил выставленную к оплате сумму и сверху добавил грош. За обязательность. — Завтра я заберу у вас их.

— Как пожелаете.

Следующий визит к столяру. Приятно пахнет струганной сосной. На полу, на верстаке, по углам разметены калечки и завитушки стружек. У стены образцы пород. Красно-коричневая джарра, редкая в столь дальних краях. Фиолетово-красный амарант, занебесной стоимости. Бордовая вишня, хмельная и притягательная. Белая липа, возвышенная и умиротворяющая. Темно-коричневый полисандр, благородный и скучный.

Мрачного вида мужик оценил Колина взглядом единственного глаза. Второй закрыт кожаным кружком на ремешке.

— Готов услужить вам, саин.

Лишних вопросов не задал. Не надоедал, подсовывая свои поделки. Заказ получил. Ничего сложного.

За столяром — изготовитель лампад и свеч.

— Пифийское лучшее из масел. Когда оно горит запах просто чудесный. Умиротворяющий. А вот это специальные льняные очесы. Их ссучивают и бросают в плошки и они горит гораздо дольше. И свет ярок и быстро не выгорают…

Колин терпеливо выслушал целую лекцию о свойствах и качестве привозных и местных масел, и попутно о материалах идущих в производство лампадок и свеч. Купил всего помаленьку.

В Замостье, надо же, как сошлось, наткнулся на неприметную церковку Святых Шхины и Парусия. Занятное названьице. Знания древнего эгле тут не выручит, Святое Писание толкового не подскажет. Но разве только в посвящении дело? Колин поколебавшись, решился зайти.

Снаружи белый, без единого пятнышка, мрамор. Весь камень одного холодного оттенка — снежно-голубого. Почерневшего серебра крыша и переплеты окон. На паперти никаких нищих и торговли. Светло и бело. Внутреннее пространство бытие, закованное в стены. Фрески… Фрески… Фрески… Мир до Сотворения, Сотворение Мира. Человек, пришедший в Мир Создателя.

На потолочных сводах тысячи водных бликов. В центре зала Медное Море. Огромная чаша покоилась на горбах изогнутого тела змея. Подняться в купель — хищно разинутая пасть и длинный раздвоенный язык. В середине чаши, эдаким островом — алтарь, мерцающая глыбина хрусталя.

«И тем, кто несет свет — темно,» — соблюдая правила Колин зажег свечу. Малый огонек трепетно ловил сквозняк и дыхание, обильно тек воском, капая на пальцы.

— О ком молитва, саин?

— О гранде Сатеник, — не обернулся Колин на неожиданный вопрос служителя. — И фрей Арлем.

— Во здравие ли? — потребовали от унгрийца ясности.

— Во здравие, во здравие, — заверил тот, найдя уточнение потешным.

— Добрые мысли, саин, — похвалили его.

Колин уверен, похвала бы последовала, предложи он молиться за упокой. Место такое.

На иконостасе всего три — одна над двумя — иконы. Древние и темные, с растрескавшимися потускневшими красками. Долго изучал ту что справа. По кипарисовой доске сверху вниз протянулась трещина, поранив изображенный лик. Дефект нисколько не портил изображение. Скорее дополнял.

— Шахат… Шахат…

Колин невольно вздрогнул от горячего шепота.

— … к милости твоей взываю! — опустился на колени горожанин. В руках скомканная лента с детского платьишка. — Прошу… Прошу… Шахат… оставь её… Оставь… Взыщи с меня… Прошу…

Горожанин пытался справиться с нахлынувшими чувствами, сдержать надрыв и горе, но слез только больше. Горькие. Горше степной полыни.

— Не того молишь, — голос унгрийца скрипуч, что ржавый ворот колодца.

Немой вопрос застыл в глазах рыдающего. Давно ли Колин сталкивался с подобным? Взглядом полным отчаяния и последних надежд.

— Его, — качнул головой унгриец на верхнюю икону и поспешил выйти.

На мосту Колин оказался в момент, когда на Агафии отбили межень. Незадачливого воришку признал сразу. О таких говорят уменьшительно и покровительственно — миленькая. Неброская красота лица, сдержанность жестов и движений, скромность одежд.

— Голубой котарди тебе очень идет, — похвалил унгриец наряд и подставил локоть. — Рад встретиться. Честно рад.

— Я обещала, — девушка поблекла и стушевалась. Быть храброй не получалось.

— Прогуляемся? Ты… Ах да, мы не представлены, — не намерения, но требование.

— Эйш.

— Так вот Эйш, хочу поручить тебе работу. Не столь тяжелую, не выполнить и, несомненно, безопасней попыток срезать кошели на рынках. Само собой всякий труд обязателен к вознаграждению. Твой не исключение. Расходы на мне.

— И что делать?