Дракон с отрезанными крыльями

Дарре скрючивало от боли в спине. Ни вздохнуть, ни пошевелиться: сил хватало только на то, чтобы не заорать в голос, добивая и без того перепуганную Айлин. Дарре, не жалея себя, старался доказать ей, что способен быть настоящим мужчиной, и даже сам почти поверил в это, когда спина перестала изводить. Но первое же испытание показало, что он был слишком лестного о себе мнения. Все тот же звереныш, не умеющий контролировать собственное тело и мысли. И место ему именно там, на полу, у ног Айлин, под ее презрительным и разочарованным взглядом. А когда двое мужчин еще и подхватили его, беспомощного, под руки, перетаскивая на ближайшую лавку…

— Первые хозяева… — кое-как выдавил Дарре, чтобы хоть немного оправдаться. А всего и дел-то, что эти изуверы нашли себе новую игрушку. И измывались над ней, как подсказывало им больное воображение. Дарре и представить себе не мог, сколько перенес несчастный ящер, если позволил себе подчиниться человеку. Дарре даже отрезанные крылья на это не сподобили. Сей факт, наверное, должен был внушать хоть какую-то гордость за собственную силу воли, но Дарре-то знал, что в тот момент он желал только сдохнуть, а повиновение означало продолжение мучений. Так что как ни крути…

Энда, чего бы Дарре только не отдал за то, чтобы пару минут назад Айлин все-таки отказалась зайти вместе с ним в дом. Но он, как выяснилось, умел уговаривать, особенно когда так страстно желал увидеть Айлин в кругу своей семьи. Все равно родители давно догадались об их отношениях, да только молчали, делая вид, что ничего не происходит. Если бы спросили, Дарре бы ответил. А как начать об этом разговор, не знал. Просто чувствовал, что чем дольше скрывает от родителей правду, тем глубже роет между собой и ними яму. Они простят, конечно, — и не такое прощали, — а вот простит ли себя Дарре?

Впрочем, это сейчас не имело никакого значения. Потому что, лежа животом на лавке со скрюченными от боли пальцами, со сжатыми до белых пятен челюстями, с плескающимся в глазах ужасом напополам с отвращением, Дарре меньше всего на свете мог рассчитывать на то, что Айлин по-прежнему захочет иметь с ним дело. Зачем ей мужчина, который собой владеть не умеет? Да еще и позорит ее не только перед родными, но и перед гостем?

В позвоночник словно вогнали метровую иглу, и Дарре, не выдержав, застонал сквозь стиснутые зубы. Мать тут же выставила всех из гостиной, да еще и дверь закрыла, а потом присела возле него на пол и прижалась губами к слипшимся от холодного пота волосам.

— Противно же… — ненавидя себя за это, прошептал Дарре и зажмурился от накатившей паники. Осталось еще родителей отпугнуть. Они, конечно, и не в таком состоянии его видели, да только он тогда мальчишкой замученным был, а теперь что? Слабак и тряпка!

— Болтун! — неожиданно отозвалась мать. — Хоть бы подушку попросил принести, раз уж спокойно не лежится. А он все о вечных ценностях.

— О каких ценностях? — не понял Дарре, не замечая, как от ее спокойного и чуть насмешливого голоса боль отступает. Потому что мама не стала лезть под кожу, а со свойственной ей легкостью заговорила на отвлеченную тему. И словно выдернула из пучины отчаяния, показывая, что ничего не изменилось. Просто секундная слабость — с кем не бывает? А все осталось по-прежнему. И гостиная та же: с широким столом посередине, книжным шкафом, где хранились любимые сестрой и матерью сказки, нарисованными Аной картинами, которыми так восхищался отец. И погода за окном такая же, как была весь день: сухая, ясная, жаркая. И взгляд у матери не изменился: она и теперь смотрела с привычной нежностью и заботой.

— О мужских, — улыбнулась она. — И ничего вы, мальчишки, в женских душах не понимаете. Не вздумай Айлин заявить, что между вами теперь все кончено! Если увижу ее в слезах — выгоню из дома и назад не приму!

Дарре от возмущения даже сел, напрочь забыв про спину.

— Я не позволю ей испортить жизнь из-за жалости ко мне! — вспылил он. — Никому от этого добра не будет!

Но мама только вздохнула и, встав, растрепала ему волосы.

— Айлин никогда тебя не жалела, — сказала она. — Она влюбилась с первого взгляда, почувствовав в тебе родную душу. И смеялась только потому, что ты отталкивал, а она не знала, как с болью бороться. Хватит, Дар, пожалуйста, не повторяй прошлых ошибок. Не решай за нее.

Он поднял на мать совершенно потерянные глаза. Что бы Айлин ни говорила о своих давно народившихся чувствах, Дарре был уверен, что она делала это только из желания его поддержать. Слишком хорошо он помнил себя тогдашнего, чтобы хоть на секунду поверить, что Айлин сразу оценила в нем мужчину. Но если мама считала, что все было совсем иначе… Она-то всяко лучше знала любимую племянницу и могла заметить то, что для Дарре было недоступно. И разве стала бы она жертвовать будущим Айлин, если бы хоть раз заподозрила ее в ненавистной Дарре жалости?

Мать никогда не обманывала. Но, что бы она ни сказала, последнее слово все равно оставалось за Айлин.