Дракула

Пока я поднимал штору в комнате Люси, Ван Хелсинг тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Хлынул солнечный свет, я услышал знакомый резкий вздох профессора — у меня похолодело сердце. Он слегка отпрянул от постели.

— О мой бог! — вырвалось у него, и его искаженное от ужаса лицо сильно побледнело.

Я почувствовал дрожь в коленях.

Люси была, по-видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и изможденнее, чем прежде. Даже губы побелели, а десны отошли от зубов, как иногда бывает у покойников, перед смертью долго болевших.

— Быстро коньяку! — крикнул Ван Хелсинг.

Я помчался в столовую и принес графин. Он смочил ей губы коньяком, а мы вместе натерли ей ладони, запястья и область сердца. Профессор прослушал сердце — я напряженно ждал результата — и наконец сказал:

— Еще не поздно. Сердце бьется, хотя и слабо. Вся наша прежняя работа пошла насмарку. Начнем сначала. Юного Артура здесь сейчас нет, придется обратиться к тебе, друг Джон.

Он достал из сумки инструменты для переливания крови. Я снял сюртук, засучил рукав рубашки; не было ни времени, ни необходимости для введения снотворно-обезболивающего лекарства — не теряя ни минуты, мы начали операцию. Через некоторое — и, пожалуй, немалое — время (ведь переливание крови — тяжелая процедура независимо от степени готовности донора) Ван Хелсинг предостерегающе погрозил мне пальцем:

— Тихо, не шевелись. Боюсь, она с минуты на минуту может прийти в себя, а это чревато опасностью. Но я приму меры — сделаю ей подкожную инъекцию морфия.

Он быстро и ловко сделал укол, хорошо подействовавший на Люси — ее обморок перешел в сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как ее бледные губы и щеки приобретают нежно-розовый оттенок. Ни один мужчина не знает, пока не испытает на собственном опыте, какое это счастье — знать, что в венах любимой женщины струится твоя, спасительная для нее кровь.

Профессор внимательно следил за мной.

— Достаточно, — сказал он.

— Как, уже? — удивился я. — У Арта вы взяли гораздо больше.

Ван Хелсинг грустно улыбнулся:

— Он — ее возлюбленный, ее жених. Кроме того, у тебя еще много дел, надо помочь и ей, и другим. Так что довольно.

Профессор занялся Люси, а я прилег на кушетку, ощущая слабость и даже дурноту. Потом он и мне перевязал рану и послал вниз — выпить стакан вина, а когда я вышел из комнаты, нагнал меня и прошептал:

— Никому ни слова. Если наш влюбленный появится неожиданно, как тогда, и ему ни слова. Это может одновременно напугать его и вызвать ревность. Ни того ни другого не нужно. Теперь все.

Когда я вернулся, Ван Хелсинг внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Ну что ж, неплохо. А теперь пойди в ту комнату, полежи, потом хорошенько позавтракай и приходи ко мне.

Я последовал его совету, понимая, что теперь надо как можно скорее восстановить силы. Слабый, не было даже сил осмыслить происшедшее, я лег на кушетку и заснул, недоумевая, что же все-таки произошло с Люси, как могла она потерять так много крови — без всяких внешних следов. Наверное, я и во сне продолжал думать, моя первая мысль, когда я проснулся, была об этих крохотных дырочках у нее на горле и их неровных краях.

Люси спала полдня; проснувшись, она выглядела окрепшей, в целом хорошо, но все же хуже, чем накануне. Вид ее удовлетворил Ван Хелсинга, и он вышел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, он спрашивал внизу, как пройти к ближайшему телеграфу.

Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней произошло. Я пытался занять ее и развлечь; потом пришла ее мать, она, по-видимому, не заметила в дочери никакой перемены и сказала мне:

— Мы так признательны вам, доктор Сьюворд, за все, что вы сделали для нас, но, пожалуйста, берегите себя — не переутомляйтесь. Вы очень бледны. Конечно, вам нужна жена, которая ухаживала бы за вами, поддерживала вас. Это просто необходимо!

Тут Люси покраснела — не более чем на мгновение: ее усталые сосуды, видимо, не могли выдержать напряжение дольше. Тут же наступила реакция — она невероятно побледнела, при этом смотрела на меня умоляющими глазами. Я, улыбнувшись, кивнул ей и приложил палец к губам; со вздохом облегчения она откинулась на подушки.

Ван Хелсинг вернулся часа через два и сказал мне:

— Теперь — домой, поешь как следует, выпей вина и отоспись. Я останусь здесь ночью и подежурю около юной мисс. За ходом болезни должны следить мы, ты и я, другим не нужно ничего знать. У меня есть на то серьезные причины. Пока ни о чем не спрашивай, думай что хочешь — пусть даже самое невероятное. Спокойной ночи!