Драма в конце истории

В моем сознании поднялась знакомая волна, наполняющая меня полноводным сверканием. То детское сладкое волнение, не слиянное с реальностью, сейчас наполнилось косным материалом жизни, и легко превратило его в полет, и я стал слиянным со всем. Непонятно, как мозг озаряется ясностью, и могу все: жалеть всех, хотя им наплевать на меня — далек от их горизонта, писать настоящие стихи, говорить остроумно и глубоко. И хотя мысль изреченная есть ложь, но могу неточностью навести на подлинную глубину понимания, что хотел выразить. Это происходило иногда, когда вглядывался не в окружающие предметы, а в свою судьбу. Вот я, посреди сегодняшней суеты с низким горизонтом. Что мир делает со мной? Что — мне? Что — дало?

Возникли и с какой-то синтезирующей ясностью выстроились идеи, которые я когда-либо прочитал и усвоил. И моя мысль, идя по руслу найденной в книгах единой идеи, вдруг озарилась своей собственной догадкой.

Человек — это уникальный, пятый уровень самовозрождающейся энергии. Эта энергия отличается от юпитерова громыхания чудовищных разрядов во вселенной, громоздящегося развития и оглушительного разрушения. Заключенная в обособленную оболочку, как в перламутровую морскую раковину, она поет, оживляя звучание вселенной. Человеческие эмоции кажутся эфемерными, сложными и тонкими. Они бывают сильнее или слабее, их можно задуть, как свечу. Но они всегда — стремление к единству, в родную сердцевину близости и доверия. Мы же уничтожаем энергию человечества, только вышедшую на самостоятельное развитие.

Я вдруг увидел зыбкое мерцание моего мышления, как невидимые раньше галактики за скоплениями звезд, обнаруженные новейшими космическими телескопами.

Найден способ постоянного вдохновения! Это уход из равнодушия ходячих представлений. То, что искал.

Я оглянулся — неужели так со всеми?

У моего приятеля бухгалтера худенькое лицо возбуждено, наконец, он увидел Добро.

Трезвая Светлана смотрела одинаково любовно ко всему.

Лицо Юли было восхитительно равнодушно.

Некоторые оставались невозмутимыми, их не брало, наверно, мозги оставались в коллективном бессознательном.

Округлого не было, он ушел.

Не внушаемый Чеботарев, видно, успел добавить — выглядел агрессивно.

— Чушь все это! Набрали сумасшедших, по блату.

— Хотя прозрение кратковременно, — продолжал Веня, не замечая никого, — но познавший его всегда будет помнить о нем, и уже никогда не опустится в болото. Однако остальным «как будто нож целебный отсек страдавший член! Друг Моцарт, эти слезы…»

Учитель явно зарапортовался. Он продолжал цитировать:

Когда бы все так чувствовали силуГармонии! Но нет; тогда б не могИ мир существовать; никто б не сталЗаботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

Чеботарев прервал:

— Это для гениев! Бог коснулся темечка, и все тут. А нам вкалывать.

— Нет, в конце двадцать первого века все могут выйти в высший слой сознания. За исключением тех, кто выпивши обычно берется за нож, или вроде тебя, не способного опьяниться поэзией. Вот сейчас — вы, остальные, всех любите. Стали выше той культуры, которая стала бездонной замусоренной ямой интернета, где вырабатывается коллективное бессознательное.

Коллективное бессознательное, пояснял он, — феномен безопасной середины в несущей энергии развития. Для большинства истина лежит в массе. Выйти за ее пределы ему не дано, и потому топчет тех, кто посмел. Ему уютно в массовой культуре. Сон разума. Коллективное бессознательное широко используют для прикрытия — умный и дурак, тот, кто проводит общенародную политику, мерзавец из подсадной энтэвэшной роты, и честный обыватель, у кого отвисает челюсть от драйва сериалов на экранах. Эти благородные граждане радостно участвуют в бессмысленных бунтах, а потом сами платят огромную цену.

По Чеботареву было видно, что он пожалел, что пришел.

— Учите отделяться от народа.

— Поэзия духа — индивидуальна. Некоторые художники все еще хранят в себе нравственную чистоту. Им больно, что уходит поэзия. Уже на носу двадцать второй век, а мы все никак не создадим цивилизацию духа. Цивилизацию осознания внутренней сущности всего живого, их боли во все понимающем сострадании.

И добавил печально:

— Вряд ли наступит рай человечества. Но человек хочет большего — невообразимых просторов вселенной, чтобы поразиться в межзвездных просторах безграничной новизной и подлинной свободой. Вот цель!

Я вспомнил загадочный стих, который произнес Веня: «Схоронено мое горе, как Атлантида — на дно, в глубины любви, которой достичь никому не дано». Это было горе ненужности его любви.

Неужели творческая свобода — для избранных? Ведь даже Маркс, которого сейчас снова подняли на щит, считал, что вместо работы придет вольное творческое наслаждение. Сквозь браминообразные глыбы его законов классовой борьбы проглядывал подлинный идеал — праздной свободы. Для всех.

— Итак, — закончил Веня, — наша задача — открыть в нас единичное подсознательное.