Драма в конце истории

Что это было? Все-таки у Вени есть способность завораживать. Хотя, может быть, это действие эликсира, настоянного на водке.

Мы опомнились, как в безрадостном похмелье. Мир оказался серым.

Уходили с сожалением, что мало.

Веня, пошатнувшись, сказал:

— Это не корпоративная выпивка, а дегустация эликсира. В качестве триггера, а не для постоянного употребления. Кто сумеет запомнить озарение, тот будет повторять его, если даже будет трезв. То есть, мозг начнет работать по-новому, правда, может наступить бессонница. А на кого не снизойдет, тому лучше напиваться, чем так жить.

Мой Бух шел за Веней и льстиво говорил:

— Вы освободили мое сознание! Во мне сплошное добро! Как… у импрессионистов. От них одно добро, никакой политики.

Веня, к моему удивлению, разговаривал с ним охотно.

— Правильно, жизнь не имеет цели, она — сама себе цель.

Идущий сзади Чеботарев насмешливо сказал:

— А вы зовете куда-то еще.

— В жизнь, которой ты не живешь.

Я уходил с Юлей, все еще в состоянии просветления. Она улыбнулась виновато.

— Во мне нет этого. Я шопоголик.

Мне хотелось, чтобы она освободилась от своей немоты, косной речи, заговорила свободно и долго, уходя в высоты мысли, и чтобы оставалась загадка. От души хотелось сделать из нее будущую обаятельную маленькую бизнес-леди.

Потом я ходил на уроки самопознания только с Бухом, он возбуждался от слова «добро».

Вскоре на замусоренных телеконференциях, в интернете и потерявшем былую силу телевидении началась травля Вени — за увлечение людей в иллюзорные состояния, и просто общественное пьянство. За отвлечение от подлинных нужд народа.

12

Веня пригласил нас с шефом на тайную вечерю — заседание организационного комитета Независимого гражданского фронта, где собрались отвергнутые целесообразной экономической ситуацией.

Среди них Веня обладал большим влиянием.

В большой комнате, за длинным овальным столом сидели праздничные настороженные общественники. Они показались мне искренними людьми, с кем можно было разговаривать.

У меня было новое настроение. Наконец, появилось волнение, какого давно не испытывал. Всколыхнулось что-то детское: вспомнил залив, такой спокойный, что мог исцелить душу, как в чудесном сне.

Неожиданно я увидел моего сослуживца Чеботарева.

— Я активный участник Совета, — радостно сообщил он. — Не только вас волнует, как выйти из духовной нищеты.

Председатель, горбящийся как медведь, с понимающим всех выражением толстого лица, вкрадчиво напомнил о жутких процессах выдавливания в никуда невостребованных властью организаций общественности, о государственных институтах, глядящих на наши предложения, как баран на новые ворота, о замалчивании прессы и т. п. В его тоне появилась грусть.

— Они уверены в успешности своего пути, в благодарности за свою щедрость и порядочность. И не замечают, что вытаптывают все разнообразие цветов, оставляя только полезные генетически модифицированные организмы. Только экологическая чистота и свобода!

Веня шепнул мне:

— Он крышует совесть и выработанную веками мораль.

Я удивился.

Мой шеф вмешался в речь председателя:

— Пример доведения до крайностей независимой организации — это мы. Трудно вынести вакуум вокруг нас. Я готов сдаться!

Председатель поморщился.

— Мы, новые демократы, хотим одного — свободы личности. Но население нас не поддержало. Может быть, мы обогнали народ? Он не хочет новой демократии. Увы! Устал, и нет ясности в политическом болоте. Не хочет протестов, богатые и средний класс ушли в семьи, в свое благополучие. Не доросли до свободы личности.

— Обогнали народ? — ядовито закричал сидящий напротив нас лохмач. — Святотатство! Это вы не доросли до него!

— Я говорю о населении, — трусливо оправдывался председатель. — Не об историческом народе. Народ — это историческая идентичность. А население разное.

Я почему-то обозлился, захотелось поддержать председателя. Батя опередил:

— С разными уровнями дурости в головах. Одни злобствуют, валяясь на диванах, другие порют отсебятину в эфире, выходят на площади с протестами, и вляпываются в силки вождей, навевающих сон золотой, а когда спохватываются, устраивают бунт бессмысленный и беспощадный.

Кто-то негодующе указал на лохмача.

— Надо выгнать лазутчиков из Гражданского фронта! Идите в свой Консервативный!

Меня отрезвил этот спор — обнажилось что-то человеческое, неприятное. Председатель, один из отцов-основателей Гражданского фронта, в жажде успеха и боязни поползновений на его власть, встревожился, слыша недобрый шум вокруг.

Веня постучал щелчками по микрофону.

— Господа бесполезные! Нас много, не только в так называемой зоне отчуждения. Все бесполезны. Вопрос — перед кем? Перед каким молохом?

За овальным столом, и в ряду стульев сзади затихли.