Древний знак

— Улыбнись так, чтобы отражением твоим залюбовался всякий, кто живет на земле, и стал бы луну величать солнцем.

И улыбнулась Лицедейка, изо всех сил стараясь быть обворожительной. Однако это было больше похоже на самую отвратительную гримасу, чем на улыбку. Лицедей тяжко вздохнул и сказал:

— Нет, с такой физиономией тебя никому нельзя показывать. Лучше разожгу я костер, раскалю луну и камнем ее расплющу. И пусть у луны будет лик солнца!

И начал Лицедей разжигать костер. А олень, увидев огонь, совсем обезумел и еще быстрее помчался куда глаза глядят. Лицедей аркан схватил. Был у него длинный аркан и почти невидимый — словно из чистого шелка сплетенный: такой, вероятно, бывает сама ложь, Лицедеем рожденная. Хотел Лицедей метнуть аркан, но вдруг замер, увидев обнаженную женщину. Бежала прекрасная женщина навстречу оленю, и длинные волосы ее на ветру развевались. Протягивала руки женщина, удивительные руки, самим богом сотворенные, протягивала руки прекрасная женщина, чтобы до головы оленя дотронуться и боль его унять. А тот от боли ничего не видел перед собой и, вот беда, мимо женщины промчался. Провожала женщина печальным взглядом оленя и что-то тихо, словно молитву, шептала. Лицедей на женщину смотрел и никак не мог опомниться, красотой ее пораженный. Когда опомнился, сказал росомахе:

— А ну схвати, матушка, за волосы эту красавицу, к костру приведи...

— На закланье? — обрадовалась росомаха. — Ты ее убьешь?

— Нет, не убью. Это ты как будто вознамеришься убить ее у жертвенного костра. А я, мягкосердечный и благородный, предстану перед ней с ликом спасителя. После этого и согласится она стать моей женой. Вот уж с ее улыбкой, в луне отраженной, я достигну всего, чего хочу.

— О, хитер, очень хитер, — проворчала росомаха. — Только ты о сестре своей забыл.

— Помню, помню я о сестрице. Пусть она поучится перенимать улыбку у этой прекрасной женщины. С такой улыбкой моя сестрица волшебно преобразится.

— Нет! — закричала Лицедейка в ответ. — Или я, или она, двоим нам на белом свете не ужиться! Но буду все-таки я. О, ты еще увидишь, на что твоя сестрица способна!

И схватила Лицедейка копье, в женщину нацелилась, другой рукой над собой луну подняла, чтобы посветлее было. А женщина, гордая и неустрашимая, лицо вскинула, прекрасное лицо, самим богом сотворенное. И тут случилось невероятное: на луну нашло затмение. И закричал Лицедей:

— Это кто же луну затмил? Не эта ли женщина?

— Да, именно так! — вдруг послышался чей-то голос. — Не сбудется твой злой умысел, ты не сотворишь ложное солнце!

И повернулся Лицедей на голос, и увидел Волшебного оленя и всадника на нем с ликом светлым, как само солнце. И узнал он во всаднике врага своего, имя которому Хранитель...

Ялмар умолк, глядя на Марию с вопрошающим нетерпением.

— Осталось ли хоть что-нибудь у тебя от легенды здешнего племени? — наконец спросила Мария, одолевая задумчивость.

— Не в том суть.

— Кто же эта прекрасная женщина?

— Ты.

— Как же удалось этой женщине затмить луну-лицедейку?

— Пророк предсказал: красота спасет мир...

Мария опять направила взгляд на луну.

— Достоевский?

— Да. Ну и я, смертный, говорю о том же. Однако с тем уточнением, которое ты сама сделала там, в палатке.

— Боюсь, пророк ошибся. Боюсь, что и ты ошибаешься тоже. Уродство оказалось сильнее красоты. Уродство насилия, уродство бездуховности. Уродство ядерных бомб, беременных смертью. Странно, ядерная дурища, беременная смертью, а я...

Не досказав, Мария вдруг, казалось, вне всякой логики радостно заулыбалась, настолько радостно, что это было похоже на ликование, и воскликнула:

— А я беременна жизнью! Слышишь? Я буду матерью, а ты отцом. И родит Мария пророка.

Ялмар какое-то время осмысливал поразительную для него новость, наконец промолвил, поднимаясь с пригорка и медленно подходя к Марии:

— Вот и прекрасно. Теперь ты будешь моей женой...

Мария долго смотрела на Ялмара, и возникало на ее лице, все более искажая его, смятенье.

— Что с тобой?

— Я вынуждена тебя предупредить. Мой бывший шеф не простит тебе...

— Не простит?! — вскричал Ялмар, скаля зубы в какой-то ослепительной ярости. — Кто он такой, чтобы прощать или не прощать мне это?! Уж если есть на свете Лицедей, то именно он... он, этот гнусный господин!

— Ну ладно, хватит о нем, — едва слышно попросила Мария, отыскивая взглядом место, куда бы присесть.

Ялмар усадил словно бы вмиг обессилевшую Марию на пригорок, на котором только что сам сидел, и возразил с негодованием:

— Нет, не хватит! Я распутаю его подозрительные делишки. Я кое о чем уже догадался.

— Он думает, что именно я посвящаю тебя в его тайны. Мало того, он мне говорил, что твое внимание ко мне именно этим и объясняется. Берегись его, Ялмар, прошу тебя, берегись. — Приложив умоляюще руки к груди, Мария опять попросила: — А сейчас все-таки хватит о нем. Вернемся к оленям. Вон они по всему берегу разбрелись... Где же наш олененок?

Ялмар, с трудом одолевая себя, не ответил.